«Святой Бенедикт» (и не дай тебе бог оговориться там, гдепочему-то его хотят видеть исключительно святым Бенедиктом) — все большеволновал его, необъяснимо притягивал к себе, хотя несоразмерно большееколичество труда вложено, к примеру, в три картины Нины Петрушевской,законченные месяца два назад: три прелестных пейзажа горного озера на фонестарой деревушки Канале; три пейзажа, которых он еще не успел найти на чердакеУмберто, но всему свое время…

Почему, почему они, сделанные его рукою от наброска допоследнего слоя лака, не волнуют так, как этот мрачный портрет неизвестно кого?Все чаще он застревал перед старым холстом, словно человек в сутане взглядомхватал его за рукав или за полу рубашки и требовал поговорить! Неужели делотолько в огромных деньгах, что заключены в этой картине? Нет, вот уж деньгиникогда не были тем оселком, за который цеплялась его душа. Разве что великоеимя, в чьем отзвуке будет жить толика и его труда? Но подобный труд вкладываетв возрождение полумертвой картины любой реставратор. Тут что-то другое. Но что?Может, все дело в этой обнаруженной в картине белой голубке? Чепуха. Историямировой живописи может населить не одну голубятню стаями белых голубок.

А портрет был хорош… Сквозь прозрачность верхних тоновчувствовалась плотная цветовая основа: глубокие черные, голубовато-зеленые,холодные синие… Краски изнутри излучали чистую мрачную силу; темный силуэт вчерной сутане, с жезлом в руке, стоял на фоне как бы разверзшегося неба, да нет— в самом кипящем небе, какое бывает только над штормовым океаном. Мастерработал быстрой и точной кистью, был вдохновлен работой и, чувствовалось, сампребывал в напряжении.

Семнадцатый век, неизвестный персонаж… Отчего кажется, чтоты смотришь на портрет самого себя? На портрет самого себя — в тот день, когданашел замученного Андрюшу? Что за наваждение?

Нет, подумал он, так можно сойти с ума, надо поскорее сбытьего с рук, этот холст.

Подпись Саккариаса Кордоверы он вытравил очень искусно,оставив на дублированном холсте два неразборчивых завитка, по которым вполнеможно опознать фрагменты подписи Доминикоса Теотокопулоса. Так что никто иникогда не отыщет на этом полотне даже следа личности неизвестного художника. Итебе самому, повторил он в который раз, надо выкинуть из головы всякий бред, имысленно повторять до полного отупения только:

«Святой Бенедикт», «Святой Бенедикт», «Святой Бенедикт»!

Он опять перевел глаза на портрет Пилар, подошел и осторожнотронул холст в разных местах. Ну-с, отлично… Полностью просох, остаетсяподписать. Остается только подписать, не правда ли? Но вот загвоздка — чьим именемподписывать… Ведь такого художника — Захара Кордовина — попросту не существует.Давно уже не существует… Вы, господа, встречали хотя бы одну работу его кисти?А вы? И вы? И вы не встречали? Вот и я не встречал. Да ее и не может быть: притаком адском артрите правой руки — у вас ведь невыносимые боли, не правда ли,господин Кордовин? — и мастихин поднять немыслимо.

Все эти монологи он уже раза два разыграл перед на редкостьмолчаливым сегодня Чико. Зверюга был подозрительно кроток — может, объелся вмиру какой-нибудь дряни?

Хозяин поднялся в подсобку, проверил миски. Нет, аппетит уразбойника в порядке. Вернулся, присел на верхнюю ступень мастерской и похлопалсебя по колену:

— Чико-Чико! Иди сюда, парень… Что это ты киснешь, а?Может, в монастырь задумал уйти?

Черный котяра вспрыгнул к хозяину на колени, подставил битуюбашку ветерана под ласковые пальцы, ворочал ею, будто соглашаясь с хозяином навсе сто и по этому, и по другим вопросам; блаженно прикрывал желтые глаза,каждый — с вертикальным черным тоннелем в бездну.

— А подпишем-ка мы портрет Пилар именем… «Чико», а?ей-богу, неплохая мистификация!

Он опять с удовлетворением, но и странной затаенной больюокинул взглядом портрет Пилар. Все полотно дышит, вибрирует скользящимпространством, волнами тревоги наполняет комнату. Само обнаженное телозаключает в себе борьбу двух стихий — внутренних теплых и внешних холодныхтонов, от этого тела исходит то единое движение, которое захватило весь город,небо, окно с распластанной птицей…

Ну, скажи себе, скажи же себе, наконец: портрет удался.Впервые за много лет ты стал самим собой; не жалким подражателем, не поддельщиком,а зрелым мастером. И не потерялся! Смотри, сколько жизни в ее фигуре: какпульсирует ее живот, какой жар от него исходит! Странно, что сердце так скулит— ведь по завершению работы девушка должна была совершенно тебя оставить.

С другого, дальнего мольберта на него неотрывно смотрел этотнемыслимый святой — только последний идиот не заметит, какая отпетая у негорожа! Смотрит беспощадно, провожая глазами все его движения — неумолимо,неотступно! — вот как ты сам смотрел недавно на несчастного Славика. Акстати, как ты смотрел? — ведь сам себя ты видишь только бреясь илиодеваясь, мельком, обыденным скользящим взглядом, безмятежно насвистывая… Вдругвспомнился профессионально острый — с изображения на объект — взгляд Илана, специалистапо идентификации внешностей: «Вот на тебя-то как раз он и похож».

Сняв с колен разнеженного Чико, он поднялся и принеснебольшое круглое зеркало. Усевшись на ступенях в прежней позе, повернулся взеркале в три четверти, точно, как монах на картине, и сделал лицо… Так мама,объявив имя соседки или знакомого, в одно мгновение превращалась в изображаемыйперсонаж.

Вперив в лицо на портрете ответный яростно-непреклонныйвзгляд, упрямо сведя прямые черные брови, он медленно перевел взгляд в зеркало…и чуть не уронил его! Сходство его в зеркале со святым Бенедиктом, или как тамназывали когда-то этого парня, было таким обескураживающим, что и усмехнутьсяне получалось.

Несколько мгновений он сидел, не шевелясь, не меняявыражения лица, озадаченно переводя взгляд с зеркала на холст…

— Мистика… — пробормотал наконец, кривоусмехнувшись себе самому. Отложил зеркало, протянул руку и опять погладил кота,что внимательно следил за всеми манипуляциями хозяина:

— Или, скорее, месть. Ведь я отнял у художника имя,понимаешь, котяра? А это оказался отчаянный художник: он сопротивляется,борется с грабителем до последнего! До последнего молчаливого взгляда сражаетсяза своё! Такое, согласись, в нашей практике мы видим впервые… Впервые явстретил достойного соперника. Или… или просто столкнулся с самим собой?!

— Не хватало еще, чтобы ночами этот тип, как у Гоголя,выходил из рамы и, в конце концов, прикончил обидчика — задумчиво улыбаясь,продолжал он. — Впрочем, сегодня же мы снимем его с подрамника, свернем втубу, и — при благоприятном раскладе интриги — вознесется наш святой пират аж ксамому Святому Престолу. Ха, Чико! Такие большие галеоны мы еще не грабили, а?!

Затем часа полтора он возился, натягивая на реставрационныйподрамник одну небольшую картинку, которую Марго приобрела для него лет пятьназад в Лондоне, на аукционе «Christie's», за совсем уже плевые деньги. Надоеще решить — в кого перевоплотить очень среднего художника Корзакова, конецдевятнадцатого века…