Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поль-Джонз явился в Россию без всякого предварительного сношения с нашим двором, даже без рекомендательных писем к кому-либо из иностранных министров; но имя его было слишком известно, и Сегюр, бывший в то время посланником французского короля, сам ратовавший некогда, в звании французского полковника, за свободу Америки, решился представить его ко двору. Екатерина, сочувствовавшая всему смелому и великому, приняла милостиво Джонза, и желая воспользоваться сведениями, которые ставили его наряду с первыми морскими офицерами того времени, назначила контр-адмиралом на черноморский флот. Это назначение возбудило общее негодование англичан. Бывшие в военной службе и особенно морские офицеры, а их было немало, собрались подать в отставку; некоторые негоцианты хотели выехать из С.-Петербурга; посланник подал ноту; но Императрица не поколебалась и царское слово ее было неизменно. Выгодам всей торговли английской не пожертвовала бы она человеком, которого приняла под свой гостеприимный кров, которого осыпала своей милостью. Дело было в весьма затруднительном положении, когда Джонз решился помирить обе стороны одной из тех рыцарских выходок, которые он часто выказывал. Он принял звание контрадмирала, но отказался от всякого командования и пошел служить волонтером на Черное море, где уже кипела война.
Потемкин осаждал Очаков. Склонявшийся в то время к стороне англичан, он кажется обошелся сухо с Джонзом и тот отправился к герцогу Нассау-Зигену, на Лиман. Нассау принадлежал к чудным людям того чудного баснословного времени, когда верили в любовь и славу, как веруют нынче в силу машин и паров. Нассау, подобно Джонзу, был там, где битва; он приехал в Россию, потому что тут была война, и если оставался вне ее сферы, то только прикованный волшебным действием воли Екатерины, которой изумлялся подобно де-Линю и другим. В то время он собирался жечь турецкий флот, в котором было несколько 74 и 80-пушечных кораблей, а почти вся русская флотилия состояла из потешных галер, на которых Императрица совершала шествие свое по Днепру, нескольких гребных судов, тяжелых дубель-шлюпок, да канонерских и запорожских лодок. Затея, как видите, была не пустая! Сам Джонз попробовал было отклонить герцога от такого предприятия; но тот был непоколебим. «В турецком флоте, в этом колоссе, – говорил он, – нет души, нет опытной артиллерии, и мы подойдем к нему под неприятельскими выстрелами, как под чугунным сводом, который даст еще ту выгоду, что предохранит нас от непогоды. Надобно только, – продолжал он, – хорошо высмотреть положение флота, чтоб не промахнуться: иначе неприятель может ускользнуть от нас, чего я пуще всего боюсь». Джонз взялся за дело.
– В нашу ладью, – говорил мне Ивак, – приспело два человека, с наказом от самого Нассау, честить их как старших, особенно одного из них.
– А как его называть? – спросили мы проводника.
– Павлом.
– А величать?
– Он не православный, так и отчества нет.
– Так есть какой-нибудь чин, бригадирский, что ли?
– Чин не бригадирский, а высокий.
– Что ж по чину, или попросту, Павлом звать?
– Так Павлом и зовите.
Павел был одет попросту, как и все мы; только оружие было славное; собой бравый, маленько с проседью, но еще совсем дюжий; работать силен и дело наше крепко разумел. Только взошел на ладью, давай ворочать все по своему: осмотрел снасти, оружие, боевые снаряды, пожурил кого следовало, похвалил иного, все чрез своего толмача, который только и горазд был на то, чтоб передавать речи от одного другому; потом втащил на борт лодчонку, приладил к ней руль, прибрал пару добрых весел, обвернул их тряпьем и, сделав все как следует, присел поотдохнуть.
Здесь, следуя исторической точности, должны мы оговорить слово Запорожец. Хотя Ивак любил называть себя и своих того времени этим дорогим его сердцу именем; но Запорожская Сечь, как известно, уже не существовала. В 1775 году, она была нежданно, без шума окружена и, так сказать, прикрыта отрядом генерал-поручика Текеллия: вслед затем манифест Императрицы Екатерины II возвестил, что «нет более Сечи Запорожской в политическом ее уродстве; а место, жилища и угодья оставлены для постоянных и отечеству на ровне с другими полезных жителей и причислены по способности к Новороссийской губернии».
Впоследствии, многие из Запорожцев перешли в турецкую империю и участвовали в войне 1788 года; оставшиеся верными были употреблены в дело с нашей стороны, как опытные мореходцы. Замечательно, что в течение всей войны не было измены ни с той, ни с другой стороны, и Запорожцы сражались друг против друга с исступленной храбростью.
– Тем временем, – продолжал Ивак, – стало смеркаться; подали ужинать; Павел присел к нам в кружок возле миски; ел и балагурил как свой. После ужина выдал нам двойную порцию; мы развеселились и затянули песню, да песня вышла заунывная; уж так видно создан человек, что подчас хоть и весело ему, а сердце ноет ненароком, как будто чует беду или вспоминает о ней. Наш Павел слушал, слушал всей душой; словно ею хотел угадать смысл песни… и не выдержал