– Капитан, это что там такое?

– Валы.

– Как валы! Там, видите ли, целые горы.

– Нет, то Черное море!

– Да это целый ад.

– Бывает хуже, гораздо хуже.

И мы ринулись в эту бездну. – Конечно, бывает хуже, но не хорошо было и нам, так не хорошо, что и теперь гадко, когда о том вспомню.

И развилась картина бушующего моря и грозно глядящего на нас неба; обе стихии действовали за одно: пароход казался среди них затерянной точкой, которой играло море, по прихоти своей, а, между тем, этой точке была покорна страшная стихия; волны сгибались и расступались перед пароходом: на то была непоколебимая воля человека.

– Хуже моря нет, как Черное море, – заметил нам в утешение капитан; недаром зовется Черным.

На другой день опять показалась полоса земли в правой стороне: развалины генуэзской крепости; еще земля: Кюстенджи. – Коварна, только мелькнула перед нами. В Варне мы пробыли с час. – Стены ее уже возобновлены, но в меньшем размере; как будто турки, убедившись в бесполезности их, сделали это только для очищения своей совести; нельзя же турецкому городу стоять у моря, во всеувидение, без стен.

В два часа ночи мы кинули якорь в Босфорском заливе; ночью не велено вступать в константинопольский порт, хоть бы вы погибали в море. И так, от Галаца до Константинополя мы прошли менее чем вдвое суток, а от устья Дуная в тридцать пять часов, несмотря на некоторые остановки.

Я видел Босфор и Константинополь во всех преображениях их красоты, при лунном свете, в таинственной темноте, предшествующей утру, и в полном блеске дня. Собрав слова всех языков, живых и мертвых, я не мог бы передать вам этих волшебных переливов картин.

VIII

Первое впечатление по выходе на берег в Константинополе.

Здесь опишу я вам Константинополь не таким, каким он мне представился в первый раз, именно, по выходе моем из Турции; но каким я нашел его нынче, проезжая в Египет. Толпа носильщиков, собак, таможенных накинулась на нас. Драгоман едва успевал отбиваться от них. Таможенные были сговорчивее всех: им дали три пиастра (60 копеек ассигнациями) на всех, и они оставили нас совершенно в покое. Носильщики разобрали наши вещи прежде чем мы успели оглянуться, и надо заметить, весьма добросовестно; каждый тащил пуда по три. Одни собаки сильно донимали нас, но от них уже не отделаешься во время всего пребывания в Константинополе, разве когда они к вам совершенно привыкнут и вы с ними обживетесь, как с неизбежным злом.

Выбравшись из береговой грязи и навоза, пошли мы по мостовой. Мостовая строена при греческих императорах и была бы гораздо лучше, если б турки не поправляли ее: теперь это ни что иное, как наваленный кучами булыжник.

Вы очень хорошо знаете, что Константинополь состоит из двух городов: собственно из Константинополя, где живут турки и греки-фанариоты, и Перы и Галаты, где живут европейцы. Подъем в Галату крут и труден; изнеможенные морской болезнью, мы едва подвигались вперед, останавливались на каждом шагу, чтобы перевести дыхание и высвободиться из нечисти. Ноги наши то грузли в какой-нибудь падали, то скользили по такой дряни, что и взглянуть на нее было отвратительно. – Улицы узки: распростерши руки, вы могли касаться двух противоположных домов, а потому надо жаться как можно ближе к стене, уступая середину вьючным скотам и людям, от которых рискуете ежеминутно быть задетыми или коробьями с углем, или досками, или дровами, и быть опрокинуту, уничтожену; но и у стен домов вы не в безопасности: там, у порога, через который вы должны пройти, приютилось новорожденное семейство собак, и мать зорко сторожит их: берегитесь задеть малюток, иначе не разделаетесь дешево с ней; а тут несколько собачьих семейств, уже юношеского возраста, затеяли свои невинные игры и забавляются, преследуя вас по пятам и ловя за ноги: зубы их еще не остры и только платье ваше может пострадать от них. А вот старый пес лежит среди дороги: его с почтением обходят; тут же и полунагой факир, и его не оставляют милостыней добрые турки. Народы всевозможных цветов, белые, красные, желтые, черные, всевозможных нарядов и почти без нарядов, суетятся, снуются, толкаются; крик, шум, визг оглушают вас. Вы словно в омуте каком. Не пугайтесь: это только сначала вас поражает; пообживитесь, привыкните, будете находить удовольствие в этой кутерьме, даже полюбите Константинополь, когда представится он вам в настоящем виде при ярком блеске своего солнца, во всем великолепии, с моста или с одного из кладбищ, когда солнце пригреет до того, что вы целый день гуляете в одном сюртуке и тут еще вам жарко, и любуетесь повсюду цветущими розами, между тем как сами знаете, что там, за морем, мороз, трещит на дворе и метель рвется в окна, потому что декабрь месяц и по старому стилю начался.

Нелегко, однако, привыкнуть к жизни в Константинополе. Надо, или совсем отделиться от нее физически и нравственно, оградить себя стенами, окружить роскошью и светом: кто может это сделать, для того везде Европа, везде комфорт; или, наконец, слиться с толпой, быть членом ее, разделить если не образ мыслей, от чего Боже вас сохрани, то образ жизни, иначе вы будете вечным мучеником ее; и если на беду у вас раздражительный характер или чувствительные нервы, так лучше и не выходите на константинопольский берег: тут вы пропащий человек.

Вы дошли по моей милости до гостиницы; усталые, разгневанные, вы уже не разборчивы в выборе да и не из чего и выбирать; все на один лад, кроме английской, где, конечно, всего лучше, но где все занято и за все платят втридорога; вам, наконец, отвели комнату, – голландский червонец в сутки, со столом и прислугой, – это общее обыкновение константинопольских гостиниц, кушаете вы или нет, – это ваше дело: а червонец платите, так и на всех пароходах.

Надо вам сказать, что такое дом в Константинополе? Дома строят в Константинополе так; поставят столбы, а между столбами забьют глиной или заберут досками, – вот и дом. – Из таких материалов и ваши комнаты; кругом окна, а в окнах щели. Вы жметесь, вам холодно, гадко; камерьеро, слуга, грек или армянин, который не понимает ваших слов, но привык к жестам; он сейчас смекнет, в чем дело и приносит мангал; вы указываете на голову, желая от него узнать, не угарно ли? Камерьеро, не говоря ни слова, выносит мангал и более к нам не возвращается.

Вы рады поскорее добраться