– Но Юстас, прошу тебя. Нельзя…

Она осеклась. Даже сквозь гущу дыма и слепящий свет она увидела: на краткий миг ей открылась гора в нескольких милях над городом.

Вершина ее пылала. Все тарелки, спутниковые антенны, телескопы погибли. Но пламя над плато освещало что-то… что-то массивное, темное, раскачивающееся над горой взад-вперед… и ей почудилось, будто она видит [глаза] – желтые, светящиеся, как огромные фонари.

– Что-то на горе! – выкрикнула она, тыча пальцем.

– Что? – Мэйси оглянулся посмотреть.

А миссис Бенджамин снова уловила жуткий запах озона. И мир полыхнул светом.

Волна жара и за ней напор воздуха подняли ее с земли и откатили назад. Когда движение прекратилось, ей показалось, что глаза ее закрыты, и, силясь открыть их, она поняла, что ослепла. Кругом все было черно, и только надувались и опадали зеленые и голубые пузыри.

Потом она увидела свет. Вокруг нее сплачивались образы. Все рядом с ней горело. На мостовой чернел круг, выжженный молнией. А в центре его в полной неподвижности, словно пораженный странной мыслью, замер мистер Мэйси. С трудом она поднялась на ноги – казалось, вот-вот потеряет сознание. Услышала свой голос, произносящий его имя. Потом она сгребла его за плечи и развернула к себе.

Разинув рот, распахнув глаза, он дрожал, растопырив руки во всю ширь. Шея его окоченела.

Она звала его по имени, трясла, упрашивая очнуться.

Потом по улице хлынул огонь, и яркий свет упал на его лицо. И она заглянула ему в глаза и увидела.

Глаза были как окна. А за ними что-то извивалось – что-то со множеством щупалец, с длинным, текучим, пестрым туловом, а рот его открылся еще шире, и она услышала жуткий, переливчатый визг…

Звук как будто исходил от этой тени, только не изо рта, а откуда-то из основания черепа…

А когда он взглянул на нее, она не увидела в его глазах Юстаса Мэйси, хозяина поселкового магазинчика, с которым она чуть не каждый день вела разговоры. Молния опустошила его и заполнила пустоту чем-то иным.

Развернувшись, она с визгом бросилась бежать. Всюду были огонь, и дым, и оглушительный грохот. Она видела, как знакомые, любимые соседи вопят, пробегая сквозь зарево: вот мистер Каннингхем, перебросивший через плечо свою дочку, а вот миссис Рочестер зажимает под мышкой почерневшую обожженную руку.

Город стал неузнаваем. Она бежала, не зная куда, просто бежала в надежде, что где-то есть конец, где-то это бедствие прекратится.

Потом клуб дыма вновь раздался перед ней, и она снова увидела вершину горы.

Остановилась. Задохнулась. Упала на колени.

Она увидела омываемые молниями огромные плечи. Длинные жилистые конечности, безликая заостренная голова в венце туч. И то, на горе, указывало, и там, куда оно указывало, землю сокрушала новая молния.

То, на горе, шевельнулось и вновь указало. Она бы поклялась, что на нее.

Она подняла голову. Над ней в облаках светился прорыв. По туче пробежало трепещущее зарево, налилось огнем и…

Свет. Жар. И кругом огонь. Она застыла. Что-то теплое шевельнулось за глазами, что-то мягкое растекалось по жилам.

И мир стал белым.

Мона ждет конца рассказа, но миссис Бенджамин молчит.

– Не понимаю, – заговаривает Мона. – Так вы… вы хотите сказать, что погибли?

Миссис Бенджамин переводит взгляд на нее, и даже в обмякших чертах ее Моне видится презрение.

– Мисс Брайт, – спрашивает старуха, – с кем, по-вашему, вы разговариваете?

Растерявшись, Мона некоторое время соображает. Потом до нее доходит, и она забывает дышать.

Она заглядывает в глаза миссис Бенджамин. За роговицей что-то трепещет, корчится, словно каждый глаз – ракушка улитки, и в ней что-то бьется, изгибается, ощупывая границы своей клетки.

Она начинает понимать.

– Вы… не миссис Бенджамин, да?

И миссис Бенджамин слабо улыбается.

– А вы не Парсон, – продолжает Мона. – Но они оба существовали. Да? Настоящие люди жили по-настоящему, а вы… пришли и вытеснили их.

– В некотором смысле. Я уже говорила, что мы здесь лишь малейшей частью, – говорит миссис Бенджамин.

– И что вы… там внутри? – в ужасе спрашивает Мона.

– Там… – Парсон указывает на свою голову, – не мы. Нас вы уже видели.

– И это вас едва не убило, – не без удовольствия дополняет миссис Бенджамин.

– То, что находится в этом сосуде, скорее, устройство. Вы могли бы сравнить его с переносной рацией.

– Для нас это связь с той стороной, – подхватывает миссис Бенджамин. – То, что я сейчас рассказала, – последние воспоминания того, кто или что занимало этот сосуд до меня.

– Того, кто занимал… вы ее убили? – спрашивает Мона. – Убили настоящую миссис Бенджамин, когда… заползли в ее череп.

От этой мысли ей страшно и тошно, а уж от сознания, что, говоря с этими людьми (и как знать, с кем еще в этом городе), она на самом деле обращалась к пенистой мясистой массе, которая сидит в черепе, дергая нервы, как ниточки марионетки, и передавая все тем штукам в серой краснозвездной бездне…

– У меня не было выбора, – говорит миссис Бенджамин. – Я согласилась прийти сюда. Я выбрала безопасность. Я не знала, куда иду и каким образом.

– Никто из нас не знал, – соглашается Парсон. – Не мы сюда пришли – нас перенесли.

– Кто перенес? – спрашивает Мона.

Оба молча смотрят друг на друга. Затем воздух прорезает несколько звуков, похожих на голос собачьего свистка: слишком высокий для человеческого слуха, но чувствуется, что звук есть. И по тому, как миссис Бенджамин с Парсоном смотрят друг другу в глаза, Мона угадывает, что те, у них в головах, решили обсудить что-то на недоступных ей частотах. Эта мысль ее тревожит: может, неведомо для нее, Винк и прежде был полон молчаливых невидимых переговоров?

Парсон откашливается.

– То, что мы намерены вам рассказать, – начинает она, – самый опасный из известных нам секретов.

– На самом деле это единственный секрет, – поправляет миссис Бенджамин. – В этом секрете – мы. И все остальное.

– Если кто-то узнает, что мы вам рассказали…

– Кто-то из нашего рода.

– Да, – кивает Парсон, – последствия будут… невообразимы.

– Вы не впадете опять в кому? – спрашивает Мона.

– Нет, – говорит Парсон. – В тот раз я нарушил правило. Но для этого нет правил, потому что тот, кто устанавливал правила, никогда бы не поверил, что мы пойдем на то, что собираемся сделать.