Лиск скривился, изо всех сил стараясь показать Цезарю, насколько ему неприятна сложившаяся ситуация. Если бы его борода не закрывала щеки, то, вполне возможно, мы увидели бы на его лице неискренние слезы, которые эдуй буквально выдавил из себя.

— Цезарь! — взмолился он дрожащим голосом. — У нас нет никакой возможности приструнить этих смутьянов и показать им, в чьих руках должна находиться власть. Ты даже не представляешь, какой опасности я подвергаю свою жизнь, рассказывая тебе обо всем этом. Я знаю, тебе это может показаться странным, но все, о чем мы только что говорили, завтра же будет передано гельветам. Потому что между гельветами и эдуями существуют кровные узы, прочнее которых нет ничего.

Я переводил так быстро, как только мог. Эдуй не знал ни слова на латыни. Я догадался, что Лиск еще ни разу не общался с кем-либо через переводчика, а значит, не знал, что нужно делать паузы, во время которых я мог бы спокойно передать Цезарю смысл его слов. Речь Лиска больше напоминала бурлящий водопад. Все это время Дивитиак, покорно опустив голову, смотрел себе под ноги. Жалкий старик, всем своим видом он показывал, что смирился с судьбой и больше не собирается бороться. Слушая Лиска, Цезарь взглянул на друида эдуев, но тот не посмел даже поднять голову. Наконец, проконсул разрешил всем собравшимся разойтись.

Лиск хотел первым выскользнуть из палатки, но Цезарь окликнул его и велел задержаться.

— Я хочу задать тебе еще несколько вопросов.

Эдуй, согнувшись и опасливо поглядывая на своего могущественного собеседника, подошел к проконсулу. На лбу у Лиска выступили капельки пота.

— Галл, ты говорил о людях, сеющих смуту. Скажи, кого ты имел в виду? Может быть, Думнорига, брата Дивитиака?

— Да! — с облегчением воскликнул Лиск. — Да, Цезарь! Думнориг — вот самый главный зачинщик! Это он во всем виноват. Народ любит его за предприимчивость, живость ума и стремление к свободе. Никто не решится открыто выступить против Думнорига, хотя всем хорошо известно, что он пытается лишить власти своего брата! Вот уже много лет он единолично управляет всеми таможнями и сбором оброков! Причем за это право Думнориг платит в казну ничтожно малую сумму.

— Насколько мне известно, вы отдаете право на взимание таможенных сборов и податей тому, кто больше заплатит за него, — заметил проконсул изумленно. Однажды я в разговоре с ним упомянул эту особенность, сейчас же мне в очередной раз приходилось удивляться способности Цезаря запоминать любые, даже на первый взгляд ничтожные детали, чтобы потом при необходимости воспользоваться этими знаниями во время беседы. Конечно, если он был уверен, что упоминание тех или иных фактов будет ему на руку.

— Да, Цезарь, ты абсолютно прав, но когда Думнориг во время торгов предлагает определенную сумму, то никто не решается предложить больше, чем он. Это было бы равнозначно подписанию смертного приговора. Думнориг сказочно богат. У него есть собственное войско и своя кавалерия. Даже соседние племена относятся к нему с уважением и любят его. Он женат на женщине из племени гельветов. Мать Думнорига стала женой могущественного князя из земли битуригов. Всех своих родственниц женского пола Думнориг отдает в жены вождям и князьям других кельтских племен. Тебя же, Цезарь, он ненавидит лютой ненавистью за то, что ты помог его брату Дивитиаку вновь обрести то высокое положение, которое тот когда-то потерял. Тем самым ты задел самолюбие Думнорига и лишил его власти, которая была сосредоточена в его руках. Выступая с речью, Думнориг всегда собирает множество своих сторонников. Он открыто поносит Дивитиака за то, что тот позвал на помощь легионы Рима и сделал это якобы с одной-единственной целью — укрепить свою власть в собственном доме. Думнориг называет такой поступок предательством и обвиняет брата в том, что тот пренебрегает обычаями и традициями наших славных предков. Если же ты, Цезарь, потерпишь неудачу, то Думнориг, не мешкая ни дня, позовет на помощь гельветов и провозгласит себя царем всех кельтских племен.

Слушая Лиска, можно было подумать, что он собирается заплакать. Увлекшись своей речью, он жалел сам себя. Мне казалось, будто эдуй вот-вот бросится на пол, словно плакальщица, и начнет извиваться в пыли, как жалкий червь.

Клянусь богами! Если бы я только мог стоять на одной ноге, сохраняя равновесие, то не удержался бы и пнул что есть мочи Лиска в его жирный зад. Я замер, отказываясь верить своим глазам и ушам — как может кельт так унижаться?!

Весь день Цезарь принимал в своей палатке знатных эдуев из окружения Дивитиака и Лиска. Проконсул держал себя так, словно все, с кем он разговаривал, должны были признавать его правителем и верховным судьей в этих землях, хотя он находился на территории свободной Галлии. Но большинство кельтов буквально охватывала дрожь, едва они видели проконсула. Почти никто не пытался оспаривать его притязания на право управлять на территории Галлии и вершить правосудие по собственному разумению. Ближе к вечеру Цезарь вновь велел позвать к себе Дивитиака. Когда друид вошел в палатку, проконсул приказал всем переводчикам и писцам оставить его наедине с эдуем. Мне же Цезарь велел остаться. После того как он во время переговоров с Дивиконом воспользовался услугами Прокилла, который и переводил разговор Цезаря с вождем гельветов, проконсул решил вновь оказать мне особую честь, выбрав в качестве переводчика именно меня. Я уверен, что Цезарь действовал так намеренно, сменяя по отношению ко мне гнев на милость. Так для дрессировки некоторых животных с ними сначала обращаются жестоко, а потом дают лакомства. Что ж, наверное, Цезарь еще не понял, что я был его друидом, а не домашним животным.

Разговор с Дивитиаком начался довольно неожиданно для меня: Цезарь похвалил его за всевозможные заслуги. Немного позже я понял, почему проконсул поступил таким образом, и на всю жизнь усвоил этот урок. Если ты собираешься бранить кого-нибудь за его упущения, то сначала следует похвалить этого человека. Итак, Цезарь выразил Дивитиаку благодарность за верность союзу с римлянами, а также за те мгновения, когда проконсул благодаря друиду имел возможность приобщиться к древней мудрости кельтов. Тактику Цезаря можно было сравнить с тактикой кулачного бойца, который без остановки бьет своего противника в самые уязвимые места, пока тот не потеряет сознание, с той лишь разницей, что проконсул не прикасался к Дивитиаку даже пальцем и вместо кулаков использовал слова. Вождь эдуев сидел на невысоком стуле. По его лицу было видно, что морально он совершенно истощен. Слова Цезаря возымели свое действие. Как это обычно бывает с людьми, которым слишком часто приходилось выдерживать тяжелые удары судьбы, Дивитиак не вынес нервного напряжения и заплакал, услышав от римского полководца слова сочувствия и решив, что тот его понимает.

— Мне бы следовало отдать приказ немедленно взять под стражу твоего брата Думнорига и казнить его. Именно такое решение я должен был принять, руководствуясь законами и обычаями. Но мое сердце говорит мне, что я не имею права наносить подобное оскорбление такому верному союзнику, как ты, Дивитиак.

Я перевел слова Цезаря и даже немного понизил голос, стараясь тронуть сердце старика и передать именно тот смысл, который в них вкладывал сам проконсул. Глядя на Дивитиака, я видел, как предложения, произнесенные Цезарем, буквально пронзали вождя эдуев насквозь. Несомненно, проконсул тоже заметил это. Когда я взглянул на Цезаря, мне показалось, что я увидел в его взгляде одобрение — на некоторое время он и я стали союзниками. Мне нравилось, когда люди открыто признавали мои заслуги и восхищались моими способностями. Конечно, я считал, что Цезарь ведет себя слишком самонадеянно и до отвратительного нахально, возомнив, будто именно он имеет право делать что угодно и где угодно. Но с другой стороны, можно было предположить, будто к проконсулу в самом деле благоволят бессмертные боги, терпение которых он испытывал вновь и вновь. Я продолжал переводить сказанное Цезарем, стараясь говорить как можно более убедительно и подражать его тону. Не отваживаясь взглянуть в глаза мне или проконсулу, Дивитиак низко наклонил голову. Он тихо всхлипывал, а его тело сотрясалось от рыданий. Когда проконсул подошел к вождю эдуев и положил ему на плечо руку, словно старый друг, Дивитиак упал перед ним на колени. По лицу эдуя ручьем текли слезы. Он обхватил колени Цезаря и смотрел на него снизу вверх, словно отчаявшийся ребенок, который вот-вот утонет. Дивитиак рассказал Цезарю о своих страданиях и признался ему, что все, о чем тот узнает от своих доносчиков, — чистейшая правда.