успели обоих подследственных заключить в тюрьму, как она уже переодевалась в крохотном, сыром и низком помещении над одной из тех ужасных лавчонок, в которых торгуют остатками материй, украденных швеями либо портными, и которую держала старая девица по прозвищу Ромет — сокращенное от Жеромет. Для торговок нарядами Ромет была тем же, чем эти госпожи Подмоги были сами для так называемых порядочных женщин, оказавшихся в стесненных обстоятельствах, — ростовщицей из ста процентов.

— Дочь моя, — сказала Азия, — надо меня зашнуровать. Я должна быть не иначе как баронессой из Сен-Жерменского предместья. И смотри, затяни подпругу в минуту! — продолжала она. — А то у меня прямо пятки горят! Ты сама знаешь, какие мне платья к лицу. Дай-ка банку с румянами да отыщи кружева позабористее! И вынь для меня самые что ни есть блестящие побрякушки… Пошли девчонку за фиакром, пусть скажет, чтобы обождал у черного хода.

— Хорошо, мадам, — отвечала старая дева покорно и угодливо, точно служанка своей госпоже.

Любой свидетель этой сцены легко бы заметил, что женщина, скрывавшаяся под именем Азия, была тут у себя дома.

— Предлагают брильянты!.. — сказала Ромет, причесывая Азию.

— Краденые?..

— Ну уж само собою.

— Как бы это ни было выгодно, голубушка, а придется повременить. Некоторое время нам надо остерегаться любопытных.

Теперь понятно, каким образом Азия могла очутиться во Дворце правосудия, в зале Потерянных шагов, с повесткой в руках, и бродить по коридорам и лестницам, ведущим в кабинеты судебных следователей, спрашивая у всех встречных, как пройти к господину Камюзо, за четверть часа до его прихода. Азию нельзя было узнать. Смыв, как актриса, грим старухи, наложив румяна и белила, она надела дивный белокурый парик. Разряженная точь-в-точь как дама из Сен-Жерменского предместья, разыскивающая пропавшую собачку, она казалась сорокалетней под великолепной вуалеткой из черных кружев. Жесткий корсет туго стягивал ее талию, достойную кухарки. В прекрасных перчатках, в платье с чересчур, может быть, пышным турнюром, она распространяла вокруг себя благоухание пудры а-ля марешаль. Помахивая мешочком в золотой оправе, она поглядывала то на стены суда, куда попала, как видно, впервые, то на поводок красивого kings’dog[22]. Эта знатная вдовица была скоро замечена черноризцами, населявшими залу Потерянных шагов.

Помимо адвокатов, не занятых делом, подметающих эту залу своими мантиями и называющих, как водится между вельможами, своих коллег просто по имени, из желания показать, что они принадлежат к судейской аристократии, там нередко можно встретить терпеливых молодых людей, состоящих помощниками при поверенных, подолгу выстаивающих на ногах ради какого-нибудь дела, которое назначено к слушанию в последнюю очередь, но может слушаться первым, если адвокаты по делу, поставленному в первую очередь, почему-либо опаздывают. Было бы любопытно обрисовать отличительные черты каждого из этих носителей черных мантий, которые, беседуя, прохаживались по три, по четыре человека в ряд, производя своими голосами сильнейший гул под сводами этой огромной залы, так метко прозванной, ибо хождение попусту истощает силы адвокатов не менее, нежели словесная расточительность, но все это будет описано в нашем очерке, посвященном парижским адвокатам. Азия рассчитывала на праздношатающихся правозаступников и посмеивалась исподтишка, прислушиваясь к шуткам, доносившимся до нее; наконец она привлекла внимание молодого помощника поверенного, занятого более «Судебной газетой», нежели клиентами, и тот с улыбкой предложил свои услуги женщине, так дивно благоухающей и богато разодетой.

Тоненьким голоском, говоря в нос, Азия объяснила этому учтивому господину, что пришла сюда по повестке одного следователя, фамилия которого Камюзо.

— А-а! По делу Рюбампре? Процесс уже получил название!

— О нет! Это не я, а моя горничная, девушка по прозвищу Европа, она поступила ко мне только накануне и вот уже сбежала, увидев, что швейцар несет мне казенную бумагу.

Потом, как все стареющие женщины, жизнь которых проходит в болтовне у камелька, подстрекаемая Массолем, она разоткровенничалась и рассказала ему о своих злоключениях с первым мужем, одним из трех директоров Земельного банка. Посоветовалась кстати с молодым адвокатом, стоит ли ей затевать процесс с зятем, графом де Грос-Нарп, который сделал несчастной ее дочь, и дозволяет ли закон располагать дочери его состоянием? Массоль, как ни старался, не мог понять, кому же была вручена повестка — госпоже или горничной? В первую минуту он удовольствовался беглым взглядом, брошенным на этот судебный документ всем известного образца, ибо для удобства и быстроты он печатается заранее, и протоколистам судебных следователей нужно только заполнить пробелы, оставленные для указания имени и адреса свидетеля, часа явки и т. д. Азия расспрашивала о расположении комнат во Дворце, знакомом ей лучше, чем самому адвокату; наконец она осведомилась, в котором часу приходит господин Камюзо.

— Вообще судебные следователи начинают допросы около десяти часов.

— Теперь без четверти десять, — сказала она, взглянув на красивые часики, настоящее чудо ювелирного искусства, что дало Массолю повод подумать: «Где только, черт возьми, не гнездится богатство!..»

В это время Азия переступала порог той сумрачной залы, выходящей во двор Консьержери, где находятся судебные приставы. Увидав в окно калитку, она вскричала:

— Что это там за высокие стены?

— Это Консьержери.

— Ах! Консьержери, где наша бедная королева… О, как бы я хотела видеть ее камеру!..

— Это невозможно, баронесса, — отвечал адвокат, шедший под руку с почтенной вдовой. — Надо иметь разрешение, а его очень трудно получить.

— Мне говорили, — продолжала она, — что Людовик Восемнадцатый сделал своею рукой на стене латинскую надпись, которая сохранилась и посейчас в камере Марии-Антуанетты.

— Да, госпожа баронесса.

— Я хотела бы знать латинский язык, чтобы изучить каждое слово этой надписи! — прибавила она. — А как вы думаете, может господин Камюзо дать мне такое разрешение?..

— Это не по его части; но он может вас проводить…

— А допросы? — сказала она.

— Ну, — отвечал Массоль, — подследственные могут подождать.

— И точно, на то они и подследственные, — наивно заметила Азия. — Но я знакома с господином де Гранвилем, вашим генеральным прокурором…

Эта фраза произвела магическое действие на приставов и на адвоката.

— Ах, вы знакомы с господином генеральным прокурором? — сказал Массоль, подумав, не спросить ли имя и адрес клиентки, посланной ему случаем.

— Я часто его встречаю у господина де Серизи, его друга. Госпожа де Серизи в родстве со мною через Ронкеролей…

— Но если сударыне угодно спуститься в Консьержери, — сказал один из приставов, — она…

— Да, — сказал Массоль.

И приставы дозволили сойти вниз адвокату и баронессе; они скоро очутились в маленькой караульне, где кончается лестница Мышеловки, в помещении, хорошо знакомом Азии и образующем, как известно, между Мышеловкой и Шестой камерой своеобразный наблюдательный пост, которого не мог миновать ни один человек.

— Спросите же у этих господ, пришел ли