с местами в амфитеатре и партером перед сценой для буржуазной публики, где можно было сидеть; публика попроще смотрела представление стоя или сидя на чем попало[123]. В общей сложности три тысячи вонючих лондонцев – число изрядное – могли наслаждаться вечерним представлением, отдыхая от рутины своей убогой жизни. По большей части материал для строительства был вывезен из «Театра» Бёрбеджа[124] в Шордиче, закрытого после громкого скандала, и перевезен сюда, в Бэнксайд[125]. За время нашего многолетнего знакомства Бёрбедж поставил три мои пьесы, но мы разругались из-за денег, поскольку он был вором и мерзавцем, и я надеялся, что Уильям заинтересуется моей новой пьесой и поставит ее в этом новом, просторном, чудесном театре.

Приглядевшись, я увидел Дэвида, моего молодого воспитанника, стоявшего на сцене. Он нашел работу в театре – помогать с пиротехникой, дабы в четвертом акте накануне битвы при Филиппах[126] призрак Цезаря смог явиться Бруту, своему убийце, и предупредить его о том, что они еще увидятся, и довольно скоро. Дэвид протянул много всякой проволоки по парапетам, чтобы призрак мог легко скользить вперед и назад, а его дорогой друг Тимоти находился неподалеку, ибо ему дали роль Кальпурнии, жены Цезаря. Меня несколько беспокоила жена Дэвида Оливия – не почувствует ли она, что Дэвид все более отдаляется от нее, ведь эти двое молодых мужчин были неразлучны друг с другом, а совместная работа в театре лишь упрочивала близость между ними. Оливия, однако, предпочитала проводить время в обществе своей задушевной подруги Квини, и все четверо, кажется, были довольны сложившимся положением вещей.

– Дружище! – воскликнул Уильям, пробираясь ко мне между снующими костюмерами. – Вы здесь!

– Конечно, – сказал я. – Я бы ни за что не пропустил такое событие.

– Что скажете? – спросил он, озираясь вокруг. – Красивый театр, разве нет?

– Очень красивый. Он вдохновит нас на создание великих пьес.

– И вы принесли еще одну копию сегодняшней пьесы, – добавил он, заметив листы бумаги у меня в руках. – Это хорошо. За сценой лишняя копия нам пригодится. Думаю, сегодня вечером нам понадобится суфлер, два актера не очень старательно заучивали свои реплики, псы шелудивые. Это меня огорчает, я бы выгнал их взашей, вместо того чтобы выпустить на сцену, но прямо сейчас, когда вот-вот подымется занавес, кого я могу найти на их роли? Нет, суфлер нам необходим. – Он призадумался ненадолго и вдруг улыбнулся радостно: – Вы! Надеюсь, нынешним вечером вы не заняты?

Я покачал головой.

– С самого утра я только об одном мечтал, – сказал я. – Прийти сюда и посмотреть пьесу.

– Вот и посмотрите из-за кулис, друг мой, не возражаете? И будьте готовы шептать слова, которые забудут эти болваны.

Я был рад его предложению, ведь в прошлом я не раз исполнял роль суфлера, и мне доставляло удовольствие наблюдать за действием, стоя за кулисами, а не сидя в ложе, потому что добрые лондонцы смердят так, что можно испугаться – а не заражены ли они сифилисом? Тогда почему бы не пристроиться в партере среди простонародья? Да потому, что я бы не услышал ни слова со сцены из-за их непрестанного хихиканья и развязного поведения. Поговаривали, что за один вечер в партерах лондонских театров бывает зачат по крайней мере один ребенок, и я в этом не сомневался, ибо эти наглецы о скромности отродясь не ведали.

– Однако, – сказал я, – мне придется найти еще одну копию, поскольку рукопись, что я держу в руках, вовсе не «Юлий Цезарь».

– Разве? – нахмурился Уильям. – Тогда что это?

– Копия моей пьесы. Моей новой пьесы, между прочим. Я хотел спросить, не глянете ли вы на мое сочинение, когда у вас будет время? Может, взялись бы поставить на сцене эту пьесу, когда ваша себя исчерпает?

Он взял у меня рукопись и посмотрел на заглавную страницу. «Ужаснейшие злоключения Сыча-Копьеметателя, его потомков и сородичей, пересказанные известным драматургом в нынешнем сорок первом году правления Ее Всемилостивейшего Величества Елизаветы, Королевы Англии, Франции и Ирландии, защитницы Веры и прочая, прочая, прочая».

– Броское название, друг мой!

– Если коротко, то просто «Сыч – Копьеметатель», – сказал я.

– Пафосное название! Это что, комедия? Трагедия? Фарс?

– Это пьеса, – ответил я. – Не более и не менее. Однако, надеюсь, есть в ней некая живость и увлекательность.

– Кто-нибудь умирает?

– Несколько человек, как незаурядных, так и обыкновенных.

– Заглавный персонаж пал жертвой гнусного предательства и жаждет мести?

– Пал и жаждет.

– Собака наличествует?

– Одна или две.

– Еврей?

– Этих несколько.

– Дама скандального поведения?

– Таких немало.

– Леди прелестная и непорочная?

– Изредка появляется.

– А шутки есть?

– К сожалению, у меня не нашлось места для юмора. Мой герой всю свою жизнь куда чаще страдает, чем смеется.

Уильям разочарованно покачал головой:

– В двух ваших последних пьесах шуток было не счесть. Поэтому публика эти пьесы обожала. Они приятно отличались от ваших ранних сочинений, всегда таких мрачных, насколько я помню.

Я кивнул: он дал верную оценку моим произведениям. Пьесы я сочинял с детства и с радостью уделял бы куда больше времени этому ремеслу, но меня то и дело отвлекали разные неожиданные события. Лишь теперь, когда горе, что причинило мне исчезновение моих жены и падчерицы, стало понемногу стихать, я почувствовал, что смогу снова вернуться к сочинительству. Моей новой пьесой я надеялся завоевать наконец широкий круг зрителей, чему помогла бы премьера пьесы, и не где-нибудь, а в «Глобусе».

– Уже предвкушаю, как начну это читать, дружище, – сказал Уильям, хлопая меня по плечу и пряча под мышкой мою рукопись. – Но мне надо бежать. Столько еще сделать необходимо перед началом представления. Спрячьтесь за кулисами прежде, чем игра начнется, я вскоре тоже туда нагряну и воспользуюсь случаем заново познакомиться с вами.

– Какую роль вы играете? – спросил я, когда он зашагал прочь, и Уильям обернулся с удивленной улыбкой, словно ему не верилось, до чего же я наивен.

– Что за вопрос, заглавную, конечно, – ответил он. – Какая еще может быть достойна моих талантов?

Ближе к вечеру, когда мы ужинали в нашем скромном жилище, Ричард спросил меня, можно ли ему пойти со мной в «Глобус» вечером. Мальчику исполнилось девять лет, и до сих пор он не проявлял особого интереса к моей работе, поэтому я обрадовался, когда он сказал, что хотел бы побывать в театре.

– Конечно, – ответил я. – Попрошу Уильяма зарезервировать тебе место в среднем ярусе. Оттуда лучше всего видно сцену.

– Ты тоже там будешь? – спросил он, и, покачав головой, я объяснил ему, что за роль мне предложили сыграть сегодня. – А нельзя ли мне наблюдать