существом, есть единственный способ, которым человеческий ум может понять что-то относительно этого существа, не видя его глазами. Бог на небесах. Его имя – единственная возможность для человека получить к Нему доступ. Оно – Посредник. Человек имеет доступ к этому имени, хотя оно тоже трансцендентно. Оно блистает в красоте порядка мира и во внутреннем свете человеческой души. Это имя есть сама святость; не существует святости помимо него; следовательно, оно не нуждается в освящении. Молясь о том, чтобы оно «святилось», мы просим о совершающемся вечно; и оно совершается с такой полнотой реальности, что не в наших силах прибавить к ней или убавить от нее даже бесконечно малую часть. Молиться о том, что реально, неизменно, вечно, абсолютно независимо от нашего прошения, есть моление совершенное. Мы не можем запретить себе желать; мы – само желание; но это желание, приковывающее нас к воображаемому, ко времени, к эгоизму, мы можем, вложив его целиком в нашу мольбу, сделать рычагом, который вырвет нас из воображаемого в реальное, из времени – в вечность, вырвет нас из тюрьмы нашего «я».

Ἐλθέτω ἡ βασιλεία σου

(«Да придет Царствие Твое»)

Теперь речь идет о чем-то таком, что должно прийти, о том, что не здесь. Царство Бога есть Святой Дух, целиком заполняющий душу разумных творений. Дух дышит, где хочет2. Мы не можем Его вызвать. Не нужно даже думать о том, чтобы призывать Его частным образом на себя, на кого-либо другого или даже на всех; надо чисто и просто Его призывать, и всё; пусть сама мысль о Нем будет зовом и криком. Так же как когда мы терпим крайнюю жажду, когда мы больны жаждой, мы уже не представляем себе акт питья как связанный с нами лично и даже вообще как акт питья. Мы представляем себе только воду, воду как таковую, но этот образ воды становится словно криком всего нашего естества.

Гενηθήτω τὸ θέλήμα σου

(«Да сбудется воля Твоя»)

Мы можем быть абсолютно, безошибочно уверены в Божьей воле только относительно того, что уже произошло. Все произошедшие события, каковы бы они ни были, согласны с волей всемогущего Отца. Это подразумевается понятием всемогущества. Так и все, что будет, каким бы оно ни было, когда оно совершится, будет совершено согласно воле Бога. Мы не можем ничего прибавить к этому согласию и не можем ничего отнять от него. Таким образом, вслед за порывом нашего желания к возможному3 в этой части молитвы мы просим того, что есть. Но на этот раз – не какой-либо реальности вечной, как святость Слова. Здесь предметом нашего прошения является то, что совершается во времени. Но мы просим, чтобы совершаемое во времени было безошибочно и вечно согласно с Божественной волей. После того как в первом прошении мы оторвали свое желание от времени, чтобы приложить его к вечному, и таким образом преобразовали его, мы возобновляем это желание, ставшее в некотором роде вечным, чтобы вновь приложить его ко времени. При этом наше желание, проходя сквозь время, за ним обретает вечность. Именно это происходит, когда нам удается сделать из всякого совершившегося события, каким бы оно ни было, предмет желания. Это совсем не то же самое, что покорность4. Даже слово «приятие» слишком слабо. Нужно желать, чтобы все совершившееся – совершилось, и ничего больше. Не потому, что совершившееся – благо для нас; но потому, что Бог это позволил и что послушание хода событий Богу само по себе является безусловным благом.

Ὡς ἐν οὐρανῷ καὶ ἐπὶ τῆς γῆς

(«Равно на небе и на земле»)

Эту связь нашего желания со всемогущей волей Бога следует распространять и на духовные вещи. Духовные восхождения и неудачи – как наши собственные, так и тех, кого мы любим, – связаны с иным миром, но также являются и событиями, происходящими в этом мире, во времени. В этом плане они суть частности посреди огромного моря событий, носимые в этом море сообразно с волей Бога. Поскольку наши прошлые неудачи произошли, мы должны желать, чтобы они произошли. Мы должны распространять это желание на будущее, ради того дня, когда будущее станет прошлым. Это необходимая поправка к прошению о приходе Божьего царства. Мы должны оставить все желания ради желания вечной жизни, но и самой вечной жизни мы должны желать с отрешенностью5. Не следует привязываться даже к отрешению. Привязанность к спасению еще опаснее, чем другие привязанности. Нужно думать о вечной жизни так, как думают о воде, когда умирают от жажды, одновременно желая себе и всем, кто нам дорог, лучше остаться навек лишенными этой воды, чем напиться ее до избытка вопреки воле Бога, – если бы подобное было возможно.

Три предшествующих прошения относятся к трем лицам Троицы: Сыну, Духу и Отцу, а также к трем частям времени: настоящему, будущему и прошлому. Три следующих прошения касаются трех частей времени более непосредственно и в другом порядке: настоящее, прошлое, будущее.

Тὸν ἄρτον ἡμῶν τὸν ἐπιούσιον δὸς ἡμῖν σήμερον

(«Хлеб наш сверхъестественный подай нам в этот день6»)

Наш хлеб – Христос. Мы можем просить о нем только на текущий момент. Ибо Он всегда здесь, у дверей нашей души, и желает войти, но не принуждает к согласию. Если мы соглашаемся с тем, чтобы Он вошел, Он входит; но как только больше не хотим, сразу удаляется. Мы не можем связать сегодня нашу завтрашнюю волю, условиться с Ним сегодня на то, чтобы завтра Он пребывал в нас даже вопреки нашей воле. Наше согласие на Его присутствие есть то же самое, что само Его присутствие. Согласие есть действие, и оно может совершаться только в настоящее время. Он не дал нам воли, которую можно было бы приложить к будущему. Все, что в нашей воле, не является совершаемым в настоящее время, воображаемо. Действенная часть воли является действенной непосредственно; ее действенность неотличима от нее самой. Действенная часть воли не является усилием, направленным на будущее. Это – согласие, это «да» невесты. «Да», произносимое в определенный момент, но произносимое как слово вечное, ибо это согласие на союз Христа с вечной частью нашей души.

Мы нуждаемся в хлебе. Мы – существа, постоянно черпающие нашу энергию извне, ибо в той мере, в какой мы ее получаем, мы истощаем ее в наших усилиях. Без ежедневного возобновления нашей энергии мы