руки хлыст, чтобы дрессировать их. Однако ничто не мешает, при возможности, пользоваться в этой дрессировке и кусочком сахара. Хлыстом ли, сахаром ли – на самом деле, мы нуждаемся и в одном и в другом, в разных пропорциях, смотря по темпераменту – главное, во всяком случае, дрессировать этих собак, заставляя их сидеть на месте и молчать. Эта дрессировка – одно из условий духовного восхождения; но сама по себе она не образует силы, которая возводила бы нас вверх. Только Бог есть сила, возводящая вверх, а Он приходит, когда мы на Него смотрим. Смотреть на Него и означает Его любить. Между человеком и Богом невозможно иного отношения, кроме любви. Но наша любовь к Богу должна быть как любовь женщины к мужчине, которая не смеет ничем выразить себя заранее, а только ждет. Бог – жених, и дело жениха – подойти к той, которую он выбрал, чтобы заговорить с ней, чтобы увести ее за собой. Дело будущей супруги – только ждать.

Изречение Паскаля «Ты не искал бы Меня, если б уже не нашел»4 не является правдивым выражением отношений между человеком и Богом. Намного глубже Платон, когда говорит: «Отвращаться всей душой от преходящего»5. Человеку нет необходимости искать Бога или даже верить в Него. Он должен только отказывать в своей любви всему, что не есть Бог. Этот отказ не предполагает никакого верования. Достаточно констатировать вещь, очевидную для любого ума: что все земные блага, прошлые, настоящие или будущие, реальные или воображаемые, конечны, ограниченны и в корне не способны утолить желание бесконечного и совершенного блага, непрестанно горящее в нас. Все это знают и признаются себе в этом не единожды в жизни – на мгновение, – но тотчас обманывают себя с целью больше этого не знать; ибо чувствуют, что, зная это, они уже не смогут жить. И это чувство верно; такое знание убивает, но смерть, которую оно причиняет, ведет к воскресению. Заранее мы этого не знаем, предчувствуя только смерть; приходится выбирать или истину и смерть, или обман и жизнь. Если мы выбираем первое, если держимся за него, если упорно, без конца отказываемся вкладывать всю нашу любовь в те вещи, которые недостойны ее, то есть во все земные вещи без исключения, этого достаточно. Здесь не идет речи о том, чтобы задаваться каким-то вопросом, о том, чтобы вести какой-то поиск. Если человек упорствует в этом отказе, Бог однажды придет к нему. И человек подбежит навстречу, услышит и обнимет Бога, как Электра – Ореста, с чувством неопровержимой реальности.

При этом он не сделается неспособным к сомнению; человеческий ум всегда сохраняет способность и обязанность сомневаться; но сомнение, продленное в бесконечность, разрушает иллюзорную определенность неопределенных вещей и подтверждает определенность вещей определенных. Для плененных Богом сомнение в реальности Бога есть сомнение абстрактное и словесное. Оно еще намного более абстрактно и словесно, чем сомнение в реальности чувственно воспринимаемых вещей; всякий раз, когда имеется такое сомнение, достаточно принять его без каких-либо ограничений, чтобы испытать, насколько оно абстрактно и словесно. С этого момента проблема веры уже не ставится.

Но пока человек не пленен Богом, он не может иметь веру, но лишь простые верования; и почти неважно, были у него такие-то верования или нет, ибо он все равно придет к вере через неверие. Единственный выбор, который предлагается человеку, это привязаться своей любовью здесь, на земле, или нет. Пусть он откажется привязаться любовью к земному, пусть остается неподвижным, ничего не ища, не трогаясь с места, в ожидании, даже не пытаясь узнать, чего он ожидает; вне всякого сомнения, Бог сам пройдет весь путь, чтобы до него добраться. Тот, кто ищет, больше затрудняет действие Бога, чем облегчает его. Плененный Богом уже отнюдь не ищет Бога – в том смысле, в котором, кажется, использует это слово Паскаль.

Как могли бы мы искать Бога, коль скоро Он находится «в вышних», в том измерении, через которое пройти мы не в силах? Мы способны передвигаться лишь горизонтально. Если так и будем идти в поисках нашего блага и наши поиски увенчаются успехом, то успех этот будет иллюзорным, а то, что мы найдем, не будет Богом. Маленький ребенок, внезапно посреди улицы обнаруживший, что рядом с ним нет матери, бросается с плачем во все стороны; но это бесполезно. Если у него хватит соображения и душевной силы на то, чтобы остаться на месте и подождать, он найдет ее гораздо быстрее. Надо только ждать и звать. Звать не кого-то, потому что мы не знаем, есть ли здесь кто-то. Кричать, что мы голодны и хотим хлеба. Будем кричать; скоро или нет, но наконец нас накормят, и мы уже будем не верить, но точно знать, что такое хлеб. Если мы наелись, какого нам еще желать более надежного доказательства? Пока же мы не наелись, нет ни необходимости, ни даже большой пользы в том, чтобы верить в хлеб. Важно сознавать, что мы голодны. И это не верование, это совершенно ясное знание, которое может быть затемнено только ложью. Лгут все, кто верит, что может или когда-нибудь сможет насытиться пищей, произведенной здесь, на земле.

Пища небесная не только увеличивает в нас благо, но и уничтожает зло, чего нашими собственными усилиями нам никогда не достичь. Количество зла, находящегося внутри нас, может быть уменьшено только взглядом на то, что совершенно чисто.

<Теория таинств>

(Лондон, 1943)[18]

Этот небольшой текст, не предназначавшийся для публикации, как и все написанное Симоной в последние два года ее жизни, имеет тем не менее прямого адресата. Он был отправлен Морису Шуману1, одному из ближайших сотрудников генерала де Голля, в качестве личного письма, со следующим вступлением:

«Дорогой друг,

Здесь вы найдете некоторые размышления о таинствах. Кое-какие слова, сказанные вами о причащении, заставили меня подумать, что эти мысли могут оказаться для вас небезынтересными.

Понятное дело, у меня нет ни малейшего права заниматься теорией таинств. Но именно по этой самой причине, если что-то вроде нее внутри меня, по какой-то ошибке, возникло, я обязана выпустить это из себя.

Не мне судить, чего это стóит и откуда оно взялось»2.

Симоне, при всем длительном и горячем желании, не довелось причаститься Святых Тайн ни прежде написания этого письма, ни после. Она пишет о причащении помимо фактического опыта, а так же и не учитывая всей огромной католической литературы, посвященной этому предмету, и, вероятно, почти