– Старею кажется… В моём прошлом было слишком много сквозняков и огорчений, чтобы сохранить прежнюю стройность. Какой из меня коннетабль… Видишь, как скрючило. Но, скажу тебе, человек вообще тянется по собственной жизни с такими искажениями, что любой взгляд в прошлое за помощью или за пониманием вынужден пробиваться сквозь повороты всевозможных обстоятельств, превратностей и мелких случайностей. Плохо, что при этом взгляд неизбежно мутнеет и теряет первозданность восприятия. Это мешает… очень мешает ясно оценить то настоящее, которое требует изогнуться в очередной раз.

Герцог ткнул пальцем в другой стул.

– Сядь, Рене. Я хочу видеть выражение твоих глаз.

Молодой человек послушно сел.

– Письмо королевы заставило меня заглянуть в прошлое. Моё прошлое, в котором герцог Жан был достаточно откровенен и выложил все свои планы. Глупо думать, будто мадам Изабо сама по себе позвала меня на службу. Это сделал Бургундец. И, согласись, что для человека, который стал фактическим правителем Франции, звать на высокий пост меня, который его никогда особенно не одобрял, не совсем логично. Да, мы старые приятели, мы вместе росли и в равной степени уважали герцога Филиппа. Но и раскол между нами длится уже не первый год. Вот и думай теперь, какая корысть честолюбцу – почти достигшему всего, что он хотел – в том, чтобы коннетаблем при нем стал человек ненадежный? Или он желает полной своей победы и этим предложением дает мне шанс признать его правоту, или понял наконец, что вынашивать грандиозные планы в одиночку, презирая других, значит заранее обрекать эти планы на провал. И как раз тогда, когда кажется, что всё уже достигнуто…

Холодной ладонью герцог помассировал лоб.

– За один только этот год, и не слишком напрягаясь, Монмут взял Фале, Вир, Шантелу… Совсем недавно пали Бек, Бомон-ле-Роже. Еще немного и он дойдет до Руана. Как долго город продержится в осаде – одному Богу известно, но коль скоро в Париже теперь сидит Бургундец, и королева в скором времени перетащит туда же свой двор, помощи оттуда не будет никакой. И всё! За Руаном падет Париж, а дальше, до самого Орлеана, путь фактически открыт. Графу Арманьякскому из его могилы, если конечно ему в этой милости не отказали, армию не собрать. А дофин… Тут не знаю. Вашей матушке на скорую руку придется, видимо, сотворить какое-то новое чудо, чтобы выиграть время. Но все равно при живом короле, да еще и при регентше, правящей от его имени, много охотников поддержать последний отросток гибнущей династии не найдется… Вот и скажи мне, Рене, для чего в такой ситуации нужен коннетабль? Что он сможет сделать?

– Не знаю.

– Так я скажу. Только две вещи – подчиниться или найти доводы в пользу противостояния Монмуту и возможности ему противостоять. И, как мне кажется, именно этих доводов и возможностей Жан Бургундский от меня и ждет. Он знает, что я не отмахнусь и помогу. А еще он наверняка догадывается о том, что с твоей матушкой меня связывает кое-что большее, чем только твое воспитание. Правда думает, скорей всего, что связано это с теологией и прочими премудростями, но для нас в нашей ситуации это неважно.

– Так вы полагаете, что Бургундец ищет союза с дофином против Монмута? – догадался Рене. – И это теперь, когда сам же заставил его бежать?!

– Именно! – усмехнулся Карл. – И возможно, не так уж он и заставлял. Скорей всего наш дофин сам испугался слишком рано.

– Но зачем нужно было так нагло захватывать Париж?! Разве нельзя было просто договориться и оставить в живых и графа, и его сторонников, которые могли бы оказаться полезными?

– О, мальчик мой, не спеши. Здесь политика. С одной стороны, усыпить бдительность Монмута – дескать я верен договору. С другой – расправиться с давним врагом. И с третьей – показать дофину, кто в доме хозяин, хорошенько его напугать, подержать какое-то время в изоляции, а потом предложить союз на своих условиях, который тем вернее будет принят, чем сильнее испугается Шарль. Сам подумай, какую силу может он выставить теперь, когда нет графа Арманьякского и большинства его сторонников?! Только войска твоего старшего брата, собственную крошечную гвардию, и такие же крохи от тех, кто остался более-менее верен… Нет, это не войско. Но беда в том, что и сам Бургундец слишком увлекся. С севера над ним нависает английский король-победитель, которому уже мало интересен союз с Бургундией – он и сам всё завоюет. Будь у власти одна только королева, она бы, не задумываясь, щедрой рукой отдала Монмуту всё за собственную спокойную жизнь. Но герцог Жан не таков: терпеть под боком превосходящую силу не сможет. Он хочет править, а не подчиняться. И наверняка уже просчитал, что с помощью хилого дофина сможет призвать под свои знамена тех, кто, как и я, до сих пор в драку не лезли. С такой силой он, пожалуй, будет способен отогнать Монмута, а потом… Ну, тут я гадать не стану, лишь рискну предположить, что в условиях союзного договора с дофином обязательно будет хитрая закорючка, которая позволит Бургундцу и дальше удерживать власть, только теперь более законно! Для него это крепкий шанс, Рене. И герцог Жан ухватится за него мертвой хваткой, уж я-то знаю!

Глаза Карла Лотарингского азартно сверкнули. Он поднялся со стула почти без усилий и энергично потер руки, то ли от холода, то ли от возбуждения.

– Теперь-то ты понимаешь, чего я хочу?

– Кажется, да.

– Мы немного повременим с оглашением и помолвкой, да, мой мальчик? Совсем чуть-чуть… или столько, сколько потребуется… Я не хочу, чтобы Бургундец узнал заранее. Это – как игра в карты! Я соглашусь на должность коннетабля, дождусь, когда герцог Жан выложит на стол свой расклад, а потом предъявлю ему собственный козырь – брачный договор между Лотарингским домом и домом Анжу, плюс твоё герцогство! Поверь, это будет такой кулак под нос, из которого Бургундия фигу уже не слепит!

Герцог нервно рассмеялся и почесал кончик носа.

– М-да… Как всё, однако, возвращается… Или вращается…

Он уже не чувствовал холода, несмотря на то, что уходящее на покой солнце понемногу забирало свои жаркие руки к горизонту. Зато кабинетная сырость, кажется, передалась Рене.

– План прекрасный, Карл, и я готов ждать оглашения о помолвке сколько угодно, – проговорил он, ощущая неприятный холодок на спине. – Но что, если мы ошибаемся, и герцог Бургундский никакого союза с дофином не желает, однако очень хочет, чтобы так думали