первым, возможно, он вовсе не был ни самым наглым, ни самым отважным. Может, он только тряс дверь, потому что уже привык за этот день трясти каждую дверь, а тут подоспел другой с топором и третий с тараном. Может, двери слишком долго сопротивлялись и уже из-за этого стали врагами человеку, может, люди разъярились, как Поли иногда впадает в ярость. Может, они забыли, что это святое место, куда они ворвались.

Или знали, но им уже было всё равно. Потому что их алчность оказалась сильнее.

Panem nostrum cotidianum da nobis hodie[32].

В конце концов доски раскололись, и первый ввалился внутрь. Я уверен, ему при этом было не по себе или он даже дрожал. Но молния с неба не грянула, и, когда он схватился за золотое распятие на алтаре, рука у него не сгорела. Так всё могло начинаться, и дальше пошло как по маслу. Жадность – это великий голод, и чтобы его утолить, пойдёшь на все смертные грехи. У кого нет ничего, хочет хоть что-нибудь, у кого есть много чего, хочет ещё больше. Перед одним из алтарей я видел на полу одеяло, которое было мне знакомо. Оно принадлежало старому брату Косме, санитару, и мы все ему завидовали, такое оно было тёплое. Кто-то, должно быть, похитил его из спальни и целый день таскал, пока не стащил здесь что-то более ценное. Может, принесёт домой вышитый плащ, а если его жена спросит, где взял, он скажет…

Не могу представить, что он скажет.

Er dimitte nobis debita nostra[33].

Они так основательно ограбили церковь, как козы объедают куст, забрали подсвечники и кадило, ковры и сутаны для мессы. Но это было ещё не худшее. Далеко не самое худшее.

Первые сорвали только вышитые платки; ковчежец с реликвиями потом вернули на голый алтарь. Наверное, подумали о проповеданном тогда тем пастором, что кому-то за такую кражу в аду будут отрезать руку, снова и снова, и так всю вечность. Первые ещё отставили ковчежец, но последние уже не отставили. Они увидели золото и драгоценные камни, и алчность оказалась сильнее страха Божия. Я видел того человека, который вытряхнул из ковчежца реликвии на алтарь перед тем, как спрятать драгоценность у себя под курткой. На отдалении я не разобрал, что выпало из ковчежца, это было что-то совсем маленькое, то ли ноготок, то ли прядка волос, я не знаю, какого святого это были мощи. Может, вор подумал: если он оставит сами мощи здесь – в аду ему будут отрезать не всю руку, а только один палец, а то и вообще оставят без наказания. Но с адом не придётся торговаться, это я знаю из проповедей и от Чёртовой Аннели.

Sicut et nos dimittimus debitoribus nostris[34].

Я не могу им простить, потому что становилось всё хуже, всё хуже и хуже. Господин капеллан однажды говорил в проповеди, что от маленького греха к большому путь идёт всегда под горку, и этот путь вниз налётчики пробегали всё быстрее, пока уже не могли остановиться даже перед главным алтарём.

Я только смотрел и ничего не предпринимал. Мне следовало бы позвать Штоффеля, я же знал, где он, может, он бы смог что-то сделать. Но я стоял в тени и даже не закрыл лицо ладонями. В одной истории Чёртовой Аннели был василиск; я не знаю, что это за животное, но если на него посмотреть, то уже не сможешь отвести взгляд. И близнецы Итен могут заставить курицу неподвижно лежать на земле замертво, хотя она живая. Так же было и со мной.

Дядя Алисий, конечно, был впереди всех. Поли я не видел и был этому рад потому что я думал: как хорошо, что он в этом не участвует. Но он всё-таки участвовал, только иначе. При этом Поли вовсе не плохой человек, но он просто повторяет всё за Алисием, так же как сам Алисий, сдаётся мне, повторяет всё за чёртом.

Et пе nos inducas in tentationem[35].

Они взломали двери главного алтаря и выломали решётку. Дрались за ценности, как стервятники за падаль.

Достали дароносицу и выбросили на пол облатки. Облатки на пол. Топтали их своими башмаками. Полубородого за такое жгли на костре.

И это всё ещё было не самое худшее. Я хотел бы забыть это, но не могу это забыть.

Sed libera nos a malo[36].

Они вырвали из ковчега кости. Святые мощи.

Я знаю, кости – это просто кости, старый Лауренц мне это говорил тысячу раз. Когда я копаю могилу и натыкаюсь лопатой на скелет, мне это хоть бы что. Я знаю, что не оскорбляю тем самым покойника и что он не будет мне мстить. Но на кладбище в нашей деревне погребены сплошь обыкновенные люди; со святыми наверняка иначе, иначе бы их мощи не хранили в драгоценных ковчегах и не было бы у них своих дней в календаре. И не падали бы на колени перед их ковчегами и не молились бы им.

Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum.

Святой Майнрад, святой Бенно, блаженный Эберхард и все остальные – просто на грязных каменных плитах. Они могут нас защищать, если мы в опасности, или нас исцелить, когда мы больны. Они помогают нам, когда мы нуждаемся в помощи. Так что их мощи – не просто кости. Нельзя по ним топтаться.

Adveniat regnum tuum.

Я хорошо знаю святых из главного алтаря, брат Финтан то и дело рассказывал нам их истории. Майнрада убили два грабителя из алчности, при этом у него нечего было взять, потому что он всё отдавал бедным. И вот пришли новые грабители алтаря и осквернили его мощи. Бенно основал аббатство, что было с его стороны особенно богоугодным делом, потому что его враги ослепили его. Ослепление, как я всегда думал, это самое худшее, что можно сделать человеку, но то, что эти сегодня сделали с его костями, ещё хуже, хотя ему это, разумеется, уже не причинит боли. А блаженный Эберхард…

«Ancora una volta!» – пел Алисий.

Если кости святых теперь там перепутались, как же быть при воскресении? Если кисть не на той руке или ребро не у того, чьё оно?

Fiat voluntas tua, sicut caelo et in terra.

Я видел троих, все были старые солдаты, они играли черепом, бросали его, как мяч, друг другу и смеялись. Череп был маленький, от ребёнка, и я