Земля под ногами покрыта палой листвой. Под ней – наслоения листьев, опавших в прошлые годы. С каждым шагом я глубоко погружаюсь в наслоения листьев. Со всех сторон меня обступают деревья. Я смотрю налево, но не вижу никаких признаков Черил. Кругом только деревья.

Вот-вот я выйду на прогалину. Но что-то не так. Мне бы следовало стоять на краю прогалины, стоять рядом с женой. Я оглядываюсь по сторонам. Странно, но для этого мне не нужно поворачивать голову. Я все равно не вижу следов жены. Я втягиваю носом воздух, я выхожу на прогалину. Тут я вижу мою жену. И меня самого. Я наставляю на меня ружье. Нет! Я пытаюсь закричать, но не могу произнести слов. Я делаю прыжок. Ружье выстреливает, и мое горло пронзает боль. Я падаю наземь. Ружье у меня в руках все еще нацелено на меня. Нет! Я пытаюсь закричать снова, но у меня нет голоса. В последние секунды жизни я понимаю, что вырвался не просто из Темной зоны, но и вовсе с этого Света.

Возникшая на экранах космическая станция выглядела чужеродной, неуместной и невозможной, как на этом краю галактической линзы, так и в просвещенную эпоху самого Д’Этуаля. И тем не менее она преспокойно и неспешно вращалась всего в сотне километров. На взгляд человека двадцать пятого века, то есть самого Д’Этуаля, в ней было что-то от затерявшегося во времени средневекового замка. Д’Этуаль совершал рутинный патрульный полет с заданием искать признаки t-семпи – С-флуктаций, иногда порождавших страшные фотонные бури, от которых его родная планета могла защититься, только заранее зная об их приближении. В этом секторе звезды перемигивались редкими точками, словно бы сходили на нет, исчезая в пропасть метагалактического пространства, а в миллиардах световых лет размытыми мазками в необъятной темноте маячили три внегалактические туманности.

Станция, выступавшая четким силуэтом на слепящем фоне далекого звездного облака, находилась так далеко от ближайшего светила, что вполне могла и сама считаться полноправной звездой. Судя по показаниям инструментов на контрольной панели патрульного судна, она тихонько дрейфовала к краю галактики – то ли своим ходом, то ли по инерции от гипотетического ускорения или целой череды ускорений, некогда столкнувших ее с орбиты и отправивших лететь неведомым курсом, чем и объяснялась ее независимость. Что до ее происхождения, то в ней явно угадывался невидимый штамп «материнская планета», а значит, к краю галактики она дрейфовала вот уже пару столетий. Не получив ответа на радиовызов, Д’Этуаль не удивился, но испытал легкое раздражение. Протокол требовал подняться на станцию и проверить, что там и как, а ему не хотелось. Было в ней что-то отталкивающее; возможно, из-за жутковатой конструкции.

По мере сближения станция быстро разрасталась на экране. В просвещенный век самого Д’Этуаля подобные космические станции считались ненужным расточительством, но так было не всегда. До введения в эксплуатацию двигателя транспереноса Свейка, благодаря которому колонизация других галактик стала экономически оправданной, с материнской планеты Земля вывели на орбиту тысячи подобных объектов. Поначалу они были довольно примитивными, но постепенно усложнялись – по мере того, как технологии освоения космоса переходили, условно говоря, из детского сада в первый класс школы. Со временем подключился частный бизнес, и на орбите стали появляться «звездопоместья», «астрозамки», «спутникоборы» и «звездобары». По современным меркам, это были огромные и неуклюжие сооружения, эдакие стальные замки, привлекательные разве что сказочной атмосферой.

Когда станция заполнила экран целиком, Д’Этуаль запрограммировал автопилот на определение местонахождения входного шлюза и швартовку. Затем надел скафандр, немного подумал и перед тем, как закрыть отсек со снаряжением, повесил на пояс устройство для «взламывания» замков, – едва ли на станции остались люди, которые откроют ему шлюз. Еще он прихватил с собой дезинтегратор средней дальности; впрочем, это был стандартный алгоритм по протоколу.

К тому времени станция была уже так близко, что он разглядел мириады щербин, которые оставили на ее корпусе многочисленные рои метеоров. Что-то в ней внушало дурные предчувствия… И ни малейших признаков шлюзового отсека… Может, перепрограммировать автопилот, чтобы сдал назад? Но страхи оказались напрасными. Вскоре на экране возник старомодный шлюз модели Дженкинсона, и автопилот без труда завел в него нос патрульного судна. Когда замигала лампочка, указывающая, что стыковка завершена, Д’Этуаль прошел через внутренний и внешний шлюзы собственного корабля, миновал внешний и внутренний шлюзы станции и ступил в раздвинувшиеся створки.

И очутился в выстланном алым ковром коридоре, залитом к тому же красноватым светом. Издали доносились звуки музыки.

Красноватый свет не имел очевидного источника и словно бы исходил от стен и потолка, которые были одного цвета с полом. Но Д’Этуаль не дал себя так просто обмануть. В курсе психоистории много говорилось о фрейдистском конфликте, будто бы лежавшем за потребностью жителей материнской планеты скрывать и маскировать источники освещения, равно как и за тягой к образу жизни, взятому с темных страниц прошлого. Что до музыки, то это была, разумеется, запись, которая, как и свет, активировалась открытием и/или смыканием створок внутреннего шлюза.

Показатели на мини-панели, проецируемые чуть ниже уровня глаз на визор шлема, показывали, что атмосфера сносная, температура тоже, а гравитация вдвое больше той, что воссоздана на патрульном судне. Приблизительно это он и предположил по конденсату (уже испарившемуся) на визоре шлема и по тому, какими тяжелыми стали вдруг руки и ноги. Тем не менее он не торопился освободиться от скафандра. Показания приборов не всегда безупречны, да и вообще ему незачем снимать скафандр. Несмотря на музыку, приемлемую температуру и атмосферу, он ни на секунду не верил, что на станции есть кто-то живой.

Оглянувшись по сторонам, он пошел на звуки музыки. Из-за красноватого свечения все казалось призрачным, нереальным. Д’Этуаль различил мерное гудение и догадался, что, наверное, включились древние вентиляторы, которые теперь гоняют по кругу мертвый воздух, восстанавливая уровень кислорода из скрытых где-то в недрах станции гидропонных баков. Как большинство станций материнского мира, эта была полностью автономной и самодостаточной.

Наконец, коридор закончился, и Д’Этуаль очутился на пороге гигантской залы с балконами вдоль стен. С высоченного потолка свисала огромная вращающаяся люстра в форме решетчатой спиральной галактики. Вероятно, в такт музыке менялись светофильтры всех цветов радуги, поскольку залу и танцоров омывало попеременно красным, оранжевым, желтым, зеленым, синим и фиолетовым сиянием. Завороженно глядя на кружащиеся пары, подмечая отточенные па и элегантные повороты, Д’Этуаль сообразил, что музыкальная композиция, под которую они двигаются, на самом деле вальс – вальс, написанный за много столетий до того, как они родились на свет, возрожденный услаждать слух в эпоху, когда истинное искусство атрофировалось и вымерло.

При всей своей реалистичности танцоры были всего лишь голографической проекцией, взятой, по всей видимости, из архива аудиовизуальных записей. Скорее всего, людей записали одновременно с вальсом, и теперь они стали неотъемлемой его частью. Не исключено, что это были ожившие в голограмме версии мертвецов, которые сидели сейчас за столиками под балконами и наблюдали за танцем.