Никоим образом нельзя огульно считать всех националистов расистами, однако среди них встречались и те, кто рассматривал нации как отдельные биологические виды – примерно так же, как различают кошек и собак. Множество ученых и энтузиастов-любителей посвятили себя исследованиям таких вещей, как сравнительные размеры черепа или пениса у представителей тех или иных народов, а также составлению списков характеристик той или иной расы. Одновременно с этим тщательно изучалось и строение человеческого скелета – предпринимались попытки создать на этой основе научную классификацию высших и низших рас. То, какие именно народы оказывались в подобной классификации выше, зависело обычно от национальности составителя. Немецкий врач и социальный антрополог Людвиг Вольтман разработал сложную теорию, чтобы доказать происхождение германцев от «тевтонов», а французов, соответственно, от низшей расы «кельтов». Он признавал, что история французского народа знает множество выдающихся достижений, но этим, по его убеждению, французы были обязаны как раз тевтонской крови, которая позже была разбавлена кельтскими примесями. Во Франции Вольтман проводил много времени, разглядывая статуи выдающихся французов былых времен и пытаясь разглядеть в них тевтонские черты[670].

Все эти теории способствовали усилению национализма в Европе, и их популярность во многом была обусловлена трудами таких авторов, как Трейчке, которые создавали в разных странах свои «национальные» версии истории, которые быстро становились господствующими. В этом им помогали разного рода «патриотические лиги», вроде ассоциаций ветеранов в Германии, Лиги патриотов во Франции или Национальной лиги сторонников всеобщей воинской обязанности в Великобритании. В европейских странах того времени очень много внимания уделялось увековечиванию национальных достижений прошлого и настоящего – и организации соответствующих массовых мероприятий. Один знаменитый британский военный отмечал: «Мы были убеждены в том, что английский народ – это соль земли, а Англия есть первейшая и величайшая держава во всем мире. Уверенность в могуществе Британии и решительное нежелание признать, что какая-либо земная сила способна ее одолеть, была нерушима – ничто не могло поколебать или рассеять ее»[671]. В 1905 г. англичане праздновали столетнюю годовщину морского сражения при Трафальгаре, а русские в 1912 г. отмечали аналогичный юбилей Бородинской битвы с Наполеоном. Но немцы превзошли и тех и других, когда в 1913 г. организовали огромное празднество в честь Битвы народов при Лейпциге. Огромное представление потребовало участия примерно 275 тыс. физкультурников. Одновременно с этим на мельницу национализма лили воду и разнообразные добровольные пропагандисты: политики, учителя, чиновники и писатели. Согласно подсчетам, большая часть книг, написанных перед войной для детей и юношества Германии, так или иначе касалась военных подвигов немцев – начиная с победы над римлянами в Тевтобургском лесу и заканчивая войнами, которые привели к созданию Германской империи. И так было не только в Германии[672]. В Англии был весьма популярен писатель Джордж Альфред Хенти, опубликовавший более восьмидесяти приключенческих романов. Его персонажи могли оказаться сподвижниками Клайва в Индии или вместе с генералом Вольфом осаждать Квебек – во всех случаях сюжеты были очень похожи, а смелого английского паренька ждал непременный успех. Сам Хенти открыто говорил о своих мотивах: «Насаждение патриотических чувств было одной из важнейших задач моих книг, и, насколько можно об этом судить в настоящий момент, нельзя сказать, чтобы меня постигла неудача»[673].

Образование считалось особенно важным инструментом в деле насаждения патриотических идеалов – многие опасались, что молодежь, предоставленная сама себе, легко станет жертвой различных вредных заблуждений. Как раз перед войной в свет вышла очередная редакция наставлений для учителей французских школ, где им рекомендовалось сосредоточить внимание на образе прекрасной Франции, достижениях французской цивилизации и принципах справедливости и гуманизма, которые подарила миру Французская революция. Все это должно было послужить фундаментом для развития патриотических чувств. О будущих конфликтах детям рассказывалось следующим образом: «Война крайне маловероятна, но возможна. Именно по этой причине Франция остается вооруженной и всегда готовой к обороне»[674]. В 1897 г. 80 % молодых французов, сдававших экзамен на степень бакалавра, считали, что основным предназначением истории как дисциплины является укрепление патриотизма. И подобные настроения существовали не только во Франции – курсы истории, преподаваемые по всей Европе, все больше и больше концентрировались на корнях, древности и славных подвигах титульных наций. В 1905 г. новый британский Совет по образованию опубликовал так называемые «Предложения», которые рекомендовали учителям использовать патриотическую поэзию для более «правильного» преподавания английской истории. Впрочем, справедливости ради нужно признать, что эти «Предложения» предлагали включить в курс истории не только военные подвиги, но и достижения мирного времени[675]. В Германии того времени под историей чаще всего подразумевали «прусскую историю», и ведущие педагоги указывали учителям, что их задача состоит в насаждении «патриотического и монархического духа», а молодежь должна быть подготовлена к тому, чтобы защищать Германию от ее врагов: «Счастье германского юношества всегда состояло в том, чтобы защищать честь, свободу и справедливость, принося на алтарь отечества не только имущество или здоровье, но и саму жизнь»[676].

При таком подходе к делу считалось очевидным, что нациям для выживания необходима самая энергичная поддержка своих представителей. Они являлись подобием живых организмов – или, по крайней мере, так считали многие националисты. Соответственно, эти организмы должны были эволюционировать и вести борьбу за существование, нуждались в питании и безопасном, комфортном убежище[677]. Бернгарди признавал наличие универсальных законов, определяющих развитие и гибель наций и создаваемых ими государств, но при этом утверждал и следующее: «Мы не должны забывать, что государства являются своего рода субъектами и наделены различными индивидуальными чертами, которые вместе образуют специфические и часто очень ярко выраженные характеры. Эти субъективные особенности в комплексе оказывают очевидное влияние на развитие государств»[678]. Таким образом, обладающий нужными качествами народ мог подчинить себе даже самые строгие законы. Более того, нации, которые, подобно германской, обладали «величайшим физическим, интеллектуальным, моральным, материальным и политическим могуществом», должны были занимать господствующее положение, что пошло бы только на пользу всему человечеству. Бернгарди считал, что Германии нужны новые территории и для их захвата она должна, если придется, использовать силу. Нацисты позднее сделали эту концепцию «жизненного пространства» (Lebensraum) одной из ключевых в своей программе. Немецкий теоретик продолжал свою мысль так: «Без войн низшие и загнивающие расы могли бы легко помешать развитию здоровых элементов, вследствие чего наступил бы всеобщий упадок»[679]. С точки зрения Бернгарди и подобных ему националистов – а схожие цитаты можно отыскать и у английских, и у французских авторов, – потребности нации сами по себе являлись достаточным оправданием для любой агрессии.