Для все увеличивающегося числа тех, кому жизнь в конце XIX столетия казалась в духовном смысле пресной, помимо церквей существовали иные пути к потустороннему. Речь идет о спиритизме. В ходе получивших широкую популярность сеансов сама собой двигалась мебель, а невидимые сущности из астрального мира подавали знаки, стуча по столам. Часто рассказывали о странных огнях и о том, как умершие говорят с живыми через медиумов или специальные планшетки. Даже Конан Дойль, создавший самый знаменитый образ рационально мыслящего сыщика, проявлял глубочайший интерес к спиритизму. Но он, по крайней мере, остался христианином, тогда как многие другие обратились к теософии, охватывавшей более широкий круг духовных традиций. Ее создательница Елена Блаватская, приходившаяся двоюродной сестрой куда более прозаичному Сергею Юльевичу Витте, утверждала, что общается с древними мудрецами, обитающими где-то в Тибете (или, возможно, в тонком мире). Вместе со своими учениками она собрала вместе элементы западного мистицизма и восточных религий, включая и учение о реинкарнации, в результате чего возникло особое учение о невидимом духовном мире, который и являлся подлинной реальностью. В соответствии с этим учением, цивилизации и расы циклически возникали и погибали, и этому процессу было невозможно помешать. Одним из последователей доктрины Блаватской был Гельмут фон Мольтке-младший, который возглавил германский Генеральный штаб в 1905 г. Перспективу будущей всеобщей войны он рассматривал с чувством мрачной обреченности.

Возможно, Бог и умер. Возможно, в церквах уменьшилось число прихожан. Но вот интерес европейцев к потустороннему был в те годы силен как никогда. Тогда среди студентов и в светских кругах были чрезвычайно популярны лекции Анри Бергсона, утонченного философа, преподававшего в Коллеж де Франс. Бергсон критиковал позитивистское мировоззрение, согласно которому все в мире можно было измерить и объяснить. С его точки зрения, внутренняя сущность человека – с ее эмоциями, уникальными воспоминаниями, бессознательными устремлениями – существовала вне времени и пространства и потому была недоступна для классической редукционистской науки. Заметим тут, что по странному совпадению Бергсон был женат на двоюродной сестре матери Марселя Пруста[636]. В предвоенные годы влияние этого философа иногда проявлялось довольно любопытным образом. Французские военные, например, приняли близко к сердцу его концепцию движущей силы жизни – так называемого «жизненного порыва», Élan vital. С помощью этого понятия они доказывали, что дух солдата значит на войне неизмеримо больше, чем любое оружие. Анри Масси, сам позднее прослывший видным интеллектуалом, говорил, что Бергсон избавил его поколение от «систематического негативизма и доктринерского скептицизма прошлых времен»[637]. В 1911 г. Масси с друзьями начали целую кампанию против влиятельных академических кругов, обвиняя их в насаждении «пустого мудрствования», педантизме и пренебрежении к духовным потребностям учащихся[638].

На Парижской выставке 1900 г. Дворец изящных искусств заполняли в основном достижения мастеров прошлых лет, и для работ современных французских художников было выделено лишь небольшое помещение, а все прочие страны в этом отношении были и вовсе представлены одинокой картиной Густава Климта, висевшей в экспозиции, посвященной искусству Австро-Венгрии. Однако в реальности Париж, Берлин, Москва и Вена могли похвастаться множеством молодых художников и других мастеров, бросавших в те годы вызов традиционным формам, правилам и ценностям – и даже самой концепции реальности. В частности, великий и незаконченный труд Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» отличается тем, что даже память там предстает чем-то раздробленным и ненадежным, а убеждения рассказчика относительно окружающих и себя самого то и дело изменяются.

Модернизм сам по себе был отчасти мятежом, а отчасти попыткой сформулировать новые подходы к мышлению и восприятию, – а потому он вполне ожидаемо вызывал у старшего поколения неподдельную тревогу. В 1910 г. папа римский Пий X попытался бороться с модернизмом и даже обязал священников приносить особую клятву, в которой это течение осуждалось. В частности, она включала такие слова: «Я решительно отвергаю еретическое лжеучение о том, что догматы эволюционируют, изменяя одно свое значение на другое, отличное от того, которого церковь держалась прежде».

Трудно сказать, как много европейцев было в действительности подвержено влиянию этого изобилия новых идей. Можно с определенностью сказать, что наиболее дерзкие представители молодого поколения относились к ценностям и нормам поведения своих предков со все возрастающим высокомерием и даже со скукой. Часть молодежи увлеклась языческим миром, который казался более свободным и естественным, чем привычное мещанское окружение. Нудизм, культ Солнца, подражание крестьянам в одежде и обуви, свободная любовь, вегетарианство, проживание в коммунах, даже рост популярности дач – все это было частью революции против современной промышленной цивилизации. В Германии тысячи юношей и девушек примыкали (хотя бы на короткое время) к движению «перелетных птиц» (Wandervogel), которое объединяло любителей путешествий по стране – пешком или на велосипедах[639]. Хотя многие представители старшего поколения, особенно в высших кругах, тоже скептически относились к современности, поведение молодежи беспокоило их не меньше, чем устремления рабочего класса – и во многом по тем же самым причинам. Будут ли эти люди сражаться? Или же они не просто откажутся воевать, а – что еще хуже – вовсе поднимутся против своих правителей? Хотя эти опасения и терзали военные ведомства по всей Европе, в данном конкретном случае они оказались беспочвенными; когда грянула Великая война, молодежь и пролетариат покорно отправились на бой.

Предвоенное европейское общество обуревало огромное количество разнообразных страхов. Как и в наши дни, тогда существовали заметные опасения по поводу террористов, которые являлись непримиримыми врагами западного мира, но при этом могли легко существовать и действовать в самой его гуще. Как это было в случае с «Аль-Каидой» после терактов 11 сентября 2001 г., никто не знал ни точного количества террористов, ни того, насколько далеко простираются сети их организаций. Было известно лишь то, что они, казалось, могут нанести удар где пожелают, а полиция имеет лишь незначительные успехи в борьбе против них. Конец XIX и начало XX в. ознаменовались в Европе учащением террористических атак, особенно во Франции, Испании, России и Соединенных Штатах. Террористы тех лет часто были нигилистами или вдохновлялись идеями анархизма и считали, что любые формы социальной и политической организации служат орудиями угнетения. Они подкладывали взрывные устройства, кидали самодельные бомбы, стреляли и даже нападали с холодным оружием, добиваясь порой исключительного успеха. В период с 1890 по 1914 г., помимо всех прочих, были убиты: президент Франции Сади Карно, два премьер-министра Испании (Антонио Кановас в 1897-м и Хосе Каналехас в 1912-м), король Италии Умберто, президент США Маккинли (причем убийца в этом случае вдохновлялся как раз покушением на итальянского короля), австрийская императрица Елизавета, российский премьер-министр Столыпин и великий князь Сергей Александрович, дядя самого царя. Жертвами нападений становились не только известные и могущественные люди – скажем, в Барселоне во время оперы «Вильгельм Телль» в зрительный зал бросили бомбу, отчего погибло двадцать девять человек, а другая бомба, брошенная на свадьбе испанского короля Альфонсо XIII, не повредила самому монарху, но убила тридцать шесть зрителей в толпе. Террористические акты влекли за собой репрессии, порой весьма суровые, – но они, в свой черед, провоцировали новую волну атак и насилия.