они были! Видела я, как фельдшера и доктора им помощь оказывали. Ну а спички — вон, все целиком остались. Я думаю, что она и выпила-то совсем ничего. Я ей на всякий случай сейчас молока дам, приберу в комнате, а вы пока погуляйте. Но одну её оставлять сегодня нельзя: мало ли, что ещё она натворить может. Одна с ней я оставаться боюсь, останемся все вместе, ладно?

Ребята согласились.

— Ну вот и хорошо. Погуляйте пока, я вас потом позову, — и Саша скрылась в комнате.

Через полчаса она вышла с помойным ведром в руках. Возвращаясь, позвала ребят с собой. На крыльце они на несколько минут задержались, и Саша сказала:

— Что же, ребята, всё в порядке. Поревела она немного после моего лечения, рассказала, что уж больно обиделась на того парня, который её бросил. Вот и сделала глупость, да не сумела путём. А мне кажется, что не очень-то и хотела, просто в отравленную сыграть задумала, артистка! Я ей сказала, что тут останусь и что вас с собой оставляю, так она даже вроде обрадовалась. Ну пойдёмте, а то вы тут замёрзли, наверное. Я прибрала там, сколько можно было, и печурку растопила.

Ребята вошли в комнату и несмело остановились около порога. Саша, задержавшаяся немного на улице, зайдя за ними, заперла дверь на крюк и шутливо заметила:

— Что это вы, как несмелые женихи, у дверей топчетесь? Проходите, раздевайтесь. Сейчас на ночь устраиваться будем. Кормить и угощать мне вас нечем: молоко вон на неё всё истратила, да и то без толку, — мотнула она головой на лежавшую и укрытую одеялом Клавдию.

— Да, ребята, видите, какая я дура? Травиться вздумала! Да из-за кого?! А главное, и этого сделать как следует не сумела…

Заметив, что разговор переходит в опасную зону и может привести к истерике, Середа постаралась его прервать:

— Хватит об этом! Время позднее, парням завтра работать надо. Давайте-ка спать… Что же постлать вам — тулуп на полу, что ли, вот тут, около печки?

— Нет, нет, — запротестовала Клавдия, — на полу они замёрзнут. Пол щелястый, у меня к утру вода в ведре замерзает. Лучше уж так: один пусть ко мне ляжет на кровать, а другой с тобой на лавке уместится, она широкая. Иди ко мне, Федя, ложись рядом!

Ребята переглянулись, но отказываться не стали. Сбросив сапоги, распоясавшись и сняв гимнастёрки, они, погасили лампу и устроились рядом с молодыми женщинами.

Вдвоём на лавке было тесно, и для того, чтобы не упасть, Борису пришлось крепко прижаться к Саше, да и шуба, которой они укрылись, требовала того, чтобы они находились как можно ближе друг к другу.

Первый раз в жизни Борис собирался спать в обнимку с молодой женщиной под одной шубой, ему было и неудобно, и стыдно. Правда, оба они были одеты, но и сквозь одежду он чувствовал её молодое горячее тело, её тугие груди, упиравшиеся в его грудь.

Саша как-то странно хихикнула, и, обхватив шею парнишки руками, прижала его к себе и шепнула:

— Да обними ты меня как следует, а то ещё свалишься с лавки, ногу сломаешь, отвечать за тебя придётся!

Борис послушно обхватил её руками за спину. Ему становилось жарко, уши и шея у него горели. Некоторое время они лежали, не шевелясь, и молчали, но оба не спали. И, конечно, совершенно неожиданно, по крайней мере, для Бориса, между ними произошло то, что может произойти между двумя молодыми здоровыми людьми, лежащими в обнимку друг с другом.

Как всё это произошло, Борис даже и не помнил, он был как во сне. Опомнился он только тогда, когда руки молодой женщины уперлись ему в грудь и он услышал иронически-насмешливый полушёпот:

— Что же ты за неумёха! В первый раз, что ли?.. Как бешеный какой-то!

Для Бори это действительно случилось в первый раз, хотя, конечно, он в этом не признался, промолчал. Но молодая женщина, видимо, достаточно опытная в этих делах, продолжала тем же полушёпотом:

— Молчишь! Так, значит, в первый раз! Ты бы хоть признался, да сказал, мол, научите меня, тётенька! А то прёшь, как дуролом, никакого удовольствия! Эх, ты! Ну да в другой раз умнее будешь, — она немного помолчала, а затем злорадно продолжила, — А ведь я теперь твоя крёстная! Окрестила тебя, из мальчишки мужиком сделала! — и она ядовито хихикнула.

Борис испытывал такой стыд, что даже не нашёлся, что и сказать. Ему было противно всё, что только что произошло, и сама Середа, и её полуобнажённое тело, всё ещё прикасавшееся к нему. А пошлые, равнодушные и какие-то цинично-рассудочные слова вызвали у него чувство такого омерзения, что он не выдержал, вскочил с лавки, торопливо надел рубаху, натянул сапоги, нахлобучил кепку, накинул тужурку и выскочил на улицу, захлопнув за собой дверь. Середа спросила полусонным голосом:

— Борис, ты куда? На двор?

Но его уже не было в комнате. Не обращая ни на что внимания, он торопливо шагал по грязи, не разбирая дороги, по направлению к своему дому. Через несколько минут он услышал торопливые шаги, и обернувшись, увидел догонявшего его Федьку. Тот, отплёвываясь, сказал:

— Ну и стерва эта Клавка! — после чего добавил грубое ругательство, обращённое к этой женщине, которого Борис от него ранее никогда не слыхал.

Дальше они шли молча до развилки дороги, стараясь не смотреть друг на друга и как бы стыдясь один другого.

Так Борис Алёшкин стал настоящим мужчиной, овладев женщиной. Точнее было бы сказать, что это она им овладела. Но, так или иначе, с этого времени для него уже не осталось никаких жизненных тайн.

Это обладание не доставило ему никакой радости. Наоборот, было стыдно и даже обидно, что он вот так, походя, без всякого чувства, без желания и стремления, получил женское тело. Все иллюзии, которые создавались вокруг этого момента в различный книгах, рассказах мужчин, даже в анекдотах, улетучились, как дым. Осталось только чувство стыда, омерзения и презрения к себе и его соучастнице.

«Неужели это и есть любовь?» — спрашивал он себя.

С тех пор Борис старательно избегал встреч с Середой и не только отвергал все её предложения о свидании, но даже и на людях старался к ней не подходить. Вначале она удивлялась, а затем обиделась и сама встреч с ним не искала.

Клавдия Семёнова, из-за отравления которой всё это и произошло, на следующий же день из Новонежина выехала. О ней скоро все забыли, избачкой назначили одну из сестёр Емельяновых, у неё дело пошло