Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О происшедшем в эту ночь ни Борис, ни Фёдор, точно сговорившись, не вспоминали и никому не рассказывали. Наша повесть — первое место, в котором о нём упоминается.
Почему мы считаем, что этот случай был важным в жизни Бориса? Да прежде всего потому, что после него в сознании молодого человека ещё больше укрепилось мнение о том, что большинство женщин и даже, возможно, девушек, только разыгрывает из себя недотрог, а на самом деле могут свободно, также, как и Середа, и Семёнова, при удобном случае отдаться первому встречному мужчине. Так думал он.
Конечно, это мнение было глубоко ошибочным, неправильным, для многих девушек и женщин оскорбительным, тем не менее обстановка, сложившаяся вокруг Бориса в то время, это подтверждала.
В школе преподаватель географии Бойко, человек лет 45, увлекался пением. Он сам хорошо пел и сумел из сельской молодежи и школьников создать неплохой хор. В хоре пели и Борис, и Фёдор, пела в нём и жена Бойко, женщина лет 26, и его дочь-пионерка, Зоя, 10 лет.
Совершенно неожиданно жена Бойко вдруг воспылала какой-то необъяснимой страстью к Борису, а он к этому не стремился и мог бы поклясться, что никаких поводов ей не давал.
Эта полненькая, довольно смазливая женщина была моложе своего мужа более чем на 15 лет и, очевидно, не находила в нём удовлетворения своей чувственности. Выбрав своим объектом Бориса и не имея возможности встречаться с ним наедине, она начала осаждать его бесчисленными любовными письмами, назначая свидания.
Оксана Николаевна, так звали эту легкомысленную женщину, для семнадцатилетнего парнишки казалась старухой, и, конечно, никаких чувств в нём возбудить не могла, даже самых низменных, с него было достаточно и происшествия с Сашкой Середой. Он, читая её письма, ощущал только негодование и даже какую-то злобу на эту женщину, пытавшуюся обмануть такого хорошего человека, каким он считал руководителя хора Бойко. Её муж пользовался большим уважением в селе, а эта толстомясая матрона, как он называл про себя жену Бойко, липнет к какому-то мальчишке!
Будучи достаточно легкомысленным да, пожалуй, ещё и глупым, он одно из писем показал Фёдору Сердееву, ну а тот разболтал про него приятельницам Поле и Тине, с которыми оба парня продолжали дружить по-прежнему. Таким образом, письма Бойко стали предметом обсуждения и насмешек в этой компании, они подвергались самому критическому разбору чуть ли не по каждой фразе.
Борису в конце концов стало понятно, что, показывая эти письма, он поступает, если не подло то, во всяком случае, непорядочно, и он решил положить этому конец. Он написал Оксане Николаевне письмо очень сухое, лаконичное и достаточно категоричное, в котором безжалостно подчёркивал возрастную разницу, имевшуюся между ними, и, как ему казалось, сурово указывал ей на её долг жены и матери.
Конечно, такое письмо мог написать только глупый и самонадеянный мальчишка, но ведь Борис пока и являлся таковым.
После того как Фёдор, взявший на себя роль почтальона, передал письмо Бойко, письма от неё поступать перестали, но у Бориса появился ещё один факт, подтверждавший его легкомысленное осуждение поведения всех женщин вообще.
Однако за всеми этими любовным перипетиями ни Борис, ни Фёдор своих служебных обязанностей не забывали и продолжали усердно трудиться, так же, как и активно выполнять свои комсомольские поручения.
В конце марта неожиданно вызвали в шкотовскую контору Дальлеса Игнатия Петровича Дмитриева, обратно он не вернулся. Вместо этого пришёл приказ, подписанный почему-то не Шепелевым, а его заместителем, Борисом Владимировичем Озьмидовым. В этом приказе Борис Алёшкин назначался старшим десятником, а Фёдор Сердеев из помощников переводился в младшие десятники.
Ребята, хотя и не понимали, в чём дело, но обрадовались: этими новыми назначениями им увеличивался оклад — одному на 20, а другому на 10 рублей, а это были деньги немаленькие.
А через несколько дней приехал и сам Озьмидов. Он зашёл в контору участка, ознакомился у находившегося там Алёшкина со всей документацией, затем вместе с ним посетил склад, где в это время как раз происходила погрузка стоек в поданные вагоны. Никаких замечаний ни по ведению документов, ни по работе на складе он не сделал.
Возвратясь в контору, Озьмидов попросил Бориса закрыть поплотнее двери в кухню, где в это время хозяйка собирала обед, и рассказал ему о том, что произошло в шкотовской конторе Дальлеса.
Бывший лесопромышленник Шепелев не мог примириться с потерей огромных прибылей, которые он получал от продажи леса в период интервенции. Служба в должности начальника конторы, хотя и оплачивалась по тогдашнему времени очень высоко — 150 руб. в месяц (оклад пяти учителей), его не удовлетворяла. Сравнительно мало дохода давали ему и проводимые при помощи его подручных махинации. Да и вообще, советская власть для него — в прошлом не очень крупного, но капиталиста, была властью чуждой, неприемлемой. Вероятно, он бы и до её прихода сбежал, да не успел, а позже надеялся бежать уже не с пустыми руками.
За год работы в конторе при содействии своих помощников, в числе которых оказался и Дмитриев, Шепелев сумел сколотить порядочный капиталец и отправился за границу. Распродав в конце 1924 года и в начале 1925 имущество своей заимки и отправив семью в Харбин, весной он скрылся и сам. Подозрения на его нечестность уже имелись у некоторых работников конторы, в частности, у Ковальского, и он о них заявлял в Дальлес, но пока бюрократическая машина треста раскачалась, неуважаемого Семёна Ивановича и след простыл.
Явившиеся через неделю после его исчезновения ревизоры сумели только выяснить, что он присвоил себе из сумм, причитающихся Дальлесу, более 50 000 руб. золотом. Все понимали, что это только часть средств, вырученных им от совершённых махинаций. Ревизоры сумели найти некоторых помощников Шепелева, которые, пользуясь его покровительством, не только помогали делу, но и наживались сами. В числе их оказался и Дмитриев.
Рассказав всё это, Озьмидов сообщил, что теперь начальником конторы назначили его. Добавил он также и то, что поскольку заготовка рудничной стойки скоро будет закончена, а заключать новые договоры на неё в этом районе нельзя из-за отсутствия необходимого леса, то участку придётся переключиться на заготовку осокоревых чурок для Седанского фанерного завода (осокорь — это особый сорт тополя, растущий только на Дальнем Востоке).
Между прочим, Борис попытался отказаться от повышения в должности: он понимал, как возрастёт его ответственность, а ведь ему только 17 лет. Но на его просьбу Озьмидов ответил отказом.
Вечером после отъезда Бориса Владимировича Алёшкин сообщил хозяевам об изменениях, происшедших в конторе и на участке, конечно, не