— Его Священная Особа приглашает вас вернуться в капитанский салон, миледи.

Девушки звонко расцеловались в щечки и крепко обнялись:

— Раз уж я такая ролфи, то и попрощаюсь по-ролфийски, — предупредила Грэйн и сказала: — Я помню тебя, Джойана.

Шурианское прощание оказалось вдвое короче:

— Живи, Грэйн.

В Янамари уже отцвели все фруктовые деревья, вся их белокипенная красота растворилась в густой зелени, но кое-где весеннюю эстафету уже приняли сирень и жасмин. Традиционно сиреневые кусты вдоль центральной аллеи, ведущей прямо к парадному крыльцу поместья Янамари-Тай, никогда не подрезали, и они вымахали в настоящие деревья. Уже совсем стемнело, и Джойана, сидя в карете, могла лишь обонять тонкий запах и видеть сиреневых духов — легких и нежных.

«Ты вернулась!» — с облегчением проскрипели чугунные ворота.

«Мы ждали тебя, Джойана», — поддакнули каменные ступеньки.

— Мама!

Рамман, какой-то совсем-совсем взрослый, бережно, но крепко обнял родительницу, прежде чем почтительно приложиться к ее ручке.

— Добрый вечер, милорд.

— Здравствуйте, Рамман.

Мужчины обменялись церемонными поклонами и пожали руки. Как союзники.

В просторном фойе рыдали от радости горничные, лакеи и кухарки, и даже суровый Юкин украдкой вытер платочком уголок глаза. Он, точно полководец, приветствующий Верховного Главнокомандующего, выстроил свое войско по ранжиру, тем самым показывая, что никто не забыл, кто хозяйка Янамари-Тай, что и без ее чуткого руководства все идет своим чередом.

— С возвращением, ваша милость.

Джойана чуть растерянно огляделась: все на месте, знакомые лица вокруг, порядок идеальный. Но все изменилось. Будто на одной из тропинок Шанты она потеряла и заново нашла собственные глаза. И по спине пополз неприятный холодок — она вернулась, чтобы застать последний осколок прошлой жизни и навсегда попрощаться с ней, запомнив этот сверкающий дом, этих добрых людей такими, какие они есть.

— Идгард уже спит, — пояснил Рамман отсутствие среди встречающих домочадцев младшего брата.

Чтобы граф Эск не зыркал вокруг глазищами в поисках ребенка.

В честь приезда чудом спасенной госпожи в столовой был накрыт ужин на троих. Все как полагается — хрусталь, фарфор, серебро и лен.

— О! — только и сказала Джона, встретившись взглядом с сыном.

Молодой хозяин явно повара предупредил, что вкушать его творения будет сам Аластар Эск, и тот уж расстарался на славу: легкий куриный суп, стерлядь в белом вине, фруктовое желе. Нельзя сказать, что леди Янамари успела забыть вкус изысканных блюд или разучилась отличать нож для торта от ножа для сыра. Просто непривычно стало сидеть в собственной прекрасно обставленной столовой и вытирать руки салфетками с личным вензельком.

Странный это был ужин — безмолвный, если не считать вежливых фраз, предписанных этикетом, таинственно-счастливый и какой-то настороженный. Рамман бросал виноватые взгляды на мать, которая то хмурилась, то улыбалась. Аластар просто ел, время от времени отвлекаясь от тарелки, чтобы разглядывать семейные портреты. Он никогда не бывал в Янамари-Тай, никогда не видел дома, где Джона выросла, где жила с Брандом Никэйном, где родились дети… И это — красивый дом, уютный, теплый, дружелюбный, вынужден был признать диллайн. Такой, каким никогда не будет его собственное гнездо.

После десерта, когда дамы покидают столовую, а мужчины разливают по крошечным рюмкам крепкое вино, Джона заявила, что намерена немедленно принять ванну, и удалилась.

— Я сдержал свое обещание, — сказал Аластар.

— Никогда не сомневался в твердости вашего слова, милорд.

— Сомневался.

Рамман спокойно пожал плечами.

— Совсем чуть-чуть. И рад, что мои сомнения развеялись.

Они выпили по глотку, Эск вкратце рассказал о событиях на Шанте. О том, что произошло на самом деле, а не то, что он написал в официальном отчете лордам Адмиралтейства.

— Дядя моего деда тоже был морским офицером.

— Я как раз гляжу на его портрет кисти мэтра Ирантаса. Оддин Янамари, если не ошибаюсь. Вы на него очень похожи.

Суровый русоволосый господин с цепким взглядом, в зеленом камзоле на фоне морского пейзажа, кажется, не слишком радовался возможному портретному сходству, но с утверждением графа Эска сложно спорить. Похож, и даже очень. И слава Предвечному.

— А на соседнем портрете запечатлен мой отец — лорд Никэйн. Вы ведь были знакомы при его жизни?

— К сожалению, не имел чести. Но я убежден, что он был прекрасным и умнейшим человеком.

— Да, вы правы.

Аластар подошел ближе и присмотрелся. Писал кто-то из малоизвестных живописцев, но поразительно талантливо. Так передать характер надо еще суметь. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, почему графиня-шуриа выбрала именно его. Бранд Никэйн любил жизнь, как цветок любит солнечный свет.

«Я отдал тебе Джону, лорд Никэйн, и отдам тебе своего первородного сына. Ты заслужил его любовь и преданность, а я — нет, ни того, ни другого». Аластар Дагманд Эск был одержим Долгом, а потому понял Раммана правильно.

— Пожалуй, вы унаследовали не только его ум, но и характер, Рамман. Я бы гордился таким сыном, как вы, — сказал Эск. — Спокойной ночи, молодой человек.

И ушел, ступая совершенно бесшумно, как умеют ходить только Диллайн. Рамман, кстати, тоже так умел.

Он не спал всю ночь, возбужденный разговором, переживая его заново снова и снова, прокручивая в памяти каждое слово. Аластар догадался, он слишком умен, он слишком горд, и он любит Джону. Это же видно с первого взгляда. И с нею он теплый и спокойный, в то время как со своими домочадцами в Амалере — ледяной и равнодушный. Конечно, Аластар все понял, ему ведь триста лет, ему надоели праздные разговоры, ему нравится думать и молчать. Конечно, он додумался до ответов самостоятельно, точно так же, как в свое время Рамман разгадал тайну своего рождения. Разумеется, в одиннадцать лет сложно судить о поступках матери, но даже в столь юном возрасте нельзя не задаться вопросом — отчего день рождения брата празднуется на несколько месяцев раньше, чем надо. А потом четырехлетний Идгард заговорил о странных вещах и проявил все признаки одержимости, которые Рамман замечал и за собой. Слишком пристрастные интересы, неестественные для маленького ребенка, его недетская настойчивость, пугающая сосредоточенность — все одно к одному. Идгард был одержим Законом, так же как его старший брат — Порядком, только в гораздо большей степени. Не хорошо и не плохо, просто с этим нужно научиться жить. Вот только у Бранда никакой одержимости не наблюдалось. А следовательно… Короче, граф Эск вовсе не льстил молодому Янамари, когда хвалил его ум. И диллайн великодушно решил предоставить юноше выбор, а тот выбрал Бранда Никэйна. Это Бранд впервые посадил его на спину лошади, это он водил семилетнего мальчика по столичному Цветочному Парку, подробно рассказывая о каждой статуе, это он в свой свободный вечер приходил в детскую, чтобы развлечь сына интересной и поучительной историей собственного сочинения. Это Бранд привозил ему новейшие книги, это он беседовал о мироздании и боге. Рамман носит фамилию своего отца, настоящего отца, единственного возможного отца.