Кроме Португалии союз приобрел еще члена — герцога савойско-пьемонтского. Держа в своих руках ключи к Италии и Франции и находясь между владениями двух могущественных династий, Бурбонской и Габсбургской, герцоги савойско-пьемонтские издавна должны были напрягать все свое внимание, чтоб сохранить независимость в борьбе сильнейших соседей и усиливаться при каждом удобном случае, пользуясь этою борьбою; поэтому они отличались бережливостию, ибо должны были держать всегда значительное войско, отличались также самою бесцеремонною политикою: находясь в союзе с одною из воюющих сторон, они всегда вели тайные переговоры с тою, против которой должны были воевать. Во время полного могущества Людовика XIV Пьемонту приходилось плохо: он был почти вассальною землею Франции. Но когда властолюбие Людовика стало вызывать коалиции, когда Вильгельм Оранский сделался королем английским и начала двигаться тяжелая на подъем Австрия, положение Пьемонта облегчилось: Людовик XIV начал заискивать в его герцоге Викторе Амедее II и, чтобы привязать последнего к себе, женил двоих своих внуков на двух его дочерях. Виктор Амедей как тесть Филиппа V испанского, естественно, должен был находиться в союзе с ним и с его дедом; мало того, при открывшейся войне за Испанское наследство Людовик XIV передал свату главное начальство над соединенными франко-испано-пьемонтскими войсками. Но это был один только пустой титул: французские полководцы, зная пьемонтскую политику, смотрели на распоряжения Виктора Амедея с крайнею подозрительностию и вовсе не считали себя обязанными повиноваться ему; также относился к нему и французский посланник в Турине. Высокомерное обращение зятя, короля испанского, при личном свидании с ним должно было еще более увеличить раздражение Виктора Амедея. Жалобы герцога Людовику оставались без последствий на деле: король отовсюду слышал вопли о вероломстве своего свата, о необходимости без церемоний отделаться от неверного союзника.

Уже в мае 1702 года голландский посланник извещал из Вены, что императорские министры завязали сношения с герцогом Савойским и в то же время Виктор Амедей сделал запрос в Лондоне, будет ли английское правительство помогать ему в получении Милана. Целый год тянулись переговоры: Виктор Амедей все торговался, все выторговывал себе побольше землицы и приводил в отчаяние союзников, которые призывали мщение неба и презрение человечества на бесстыдного, подозрительного и жадного савояра, и Виктор Амедей все припрашивал землицы, как вдруг, наконец, в сентябре 1703 года он был потревожен в своей торговле вестию, что французы удостоверились в его измене. Вандом захватил многих пьемонтских генералов, обезоружил некоторые кавалерийские полки и потребовал сдачи двух крепостей как ручательство за верность герцога. Тогда Виктор Амедей прямо объявил себя против Франции и перешел к Великому союзу, взявши, что дали, т. е. Миланскую и Мантуанскую области, с видами на большие вознаграждения в случае успешного окончания войны.

Решительный успех на стороне союза обнаружился в 1704 году, когда Марльборо решился соединиться с принцем Евгением в Баварии. Следствием этого соединения была 13 августа блистательная победа союзников над франко-баварским войском, бывшим под начальством курфюрста Баварского и французских генералов Тальяра и Марсэна: победа эта носит двойное название: по деревне Бленгейм или Блиндгейм, где победили англичане, и по местечку Хохштедт, где победили немцы; союзники заплатили за победу 4500 убитыми и 7500 ранеными. Французы и баварцы из 60 000 войска едва спасли 20 000, маршал Тальяр и до 11 000 войска были взяты в плен. Здесь резко обнаружился характер французов: задорные в наступлении, они невыдержливы, скоро теряют дух при неудаче и позволяют брать себя в плен целыми полками. Вследствие этого блиндгеймское поражение имело страшные последствия для французов: несмотря на тяжкие потери, они могли бы еще подержаться в Баварии, и курфюрст Макс предлагал это; но французы с своим генералом Марсэном совершенно потеряли дух; бегство казалось им единственным средством спасения, и беглецы остановились только на левом берегу Рейна; таким образом, вследствие одного поражения французы очистили Германию, одно поражение сокрушило славу французского войска, которое привыкли считать непобедимым; особенно сильное впечатление произвела эта сдача в плен большими толпами на поле сражения, и, насколько упали духом французы, настолько поднялись их враги.

Победители хотели воздвигнуть памятник в честь блиндгеймской победы и написать на нем: «Да познает наконец Людовик XIV, что никто прежде смерти не должен называться счастливым или великим». Но Людовик по крайней мере перенес свое несчастие с достоинством; во всей переписке своей, самой секретной, он умел сохранить ясность и твердость духа, нигде не унизился до бесполезных жалоб, имея в виду одно — как бы поскорее поправить дела. Он выражал только сожаление о маршале Тальяре, сочувствие его горю и потере сына, павшего в гибельной битве; еще более король выказывал сожаление о своем несчастном союзнике, курфюрсте Баварском, он писал Марсэну: «Настоящее положение курфюрста Баварского озабочивает меня более, чем моя собственная участь; если бы он мог заключить договор с императором, обеспечивавший его семейство от плена и страну от опустошения, то это нисколько бы меня не огорчило; уверьте его, что мои чувства к нему от этого не изменятся и я никогда не заключу мира, не озаботившись возвращением ему всех его владений». Курфюрст Макс платил Людовику тою же монетою: когда Марльборо уговорил принца Евгения предложить ему возвращение всех его владений и ежегодно значительную сумму денег, если он обратит свое оружие против Франции, то курфюрст не согласился.

Кампания, заключавшаяся такою блестящею победою, дорого стоила Марльборо: здоровье его сильно пострадало от страшного напряжения. «Я уверен, — писал он друзьям, — что при нашем свидании вы найдете меня постаревшим десятью годами». Весть о блиндгеймской победе была принята с восторгом в Англии и во дворце, и в толпах народных; посреди этого восторга слышались и отзывы враждебной партии. Перед победою люди, бывшие против континентальной войны, громко порицали движение Марльборо в Германию, кричали, что Марльборо превысил свою власть, бросил без защиты Голландию и подвергает английское войско опасности в отдаленном и опасном предприятии. Победа не заставила умолкнуть порицателей: «Мы победили — бесспорно, но победа эта кровавая и бесполезная: она истощит Англию, а Франции не причинит вреда; у французов много взято и побито народу, но для французского короля это все равно, что взять ведро воды из реки». Марльборо отвечал на это последнее сравнение: «Если эти господа позволят нам взять еще одно или два такие ведра воды, то река потечет покойно и не будет грозить соседям наводнением».

Особенно была враждебна Марльборо та часть партии тори, которая носила название якобитов, т. е. приверженцев претендента, Иакова III Стюарта. Понятно, что эти якобиты должны были смотреть неблагоприятно на победу, унижавшую Францию, ибо только с помощию Франции они могли надеяться