Уже ближе к ночи, отъехав пару километров, Николай взглянул на часы: пора приводить арсенал в действие. При этом майор гадко хихикнул, представив себе выражение лица Ростовцева, когда тот узнает, что его гордость, его роскошный особняк превратился в руины сродни Брестской крепости.

Взрыв бытового газа чудовищной силы, как потом квалифицировали следователи, раздался ровно в полночь.

Над Эйлатом повисла тишайшая звездная ночь. Какая уже ночь с той поры, когда он с Лу-Гайде вступил на эту землю? Лилово-черное безоблачное небо, словно мелким бисером, было усыпано мириадами звезд. Легкий бриз с моря приносил и уносил обратно в своих причудливых волнах – туда, где водная гладь сливалась с небом, – этих малюсеньких небесных светляков, делая мир еще более нереальным, чем он представлялся.

Было уже далеко за полночь, но Данист не находил себе места. То он резко, словно теннисный мячик, вылетал из плетеного бамбукового кресла, спрятанного под пальмой в глубине террасы виллы, то уже через какие-то мгновения вновь падал в него, как подбитая птица, и, запрокинув голову, безумным взглядом всматривался в этот загадочный и бесконечный мир, называемый Вселенной.

Что он перед ней? Песчинка. У нее нет ни начала, ни конца, а его жизнь всего лишь тире между датами жизни и смерти. Зачем же Вселенная так нагло противопоставляет себя? И так тошно, а она…

«Кто и для чего создал эту бесконечность, если человеческое сознание все равно не способно постичь ее тайн?» – вопрошал Данист, зная, что вразумительного ответа ни от кого не получит. Просто жизненное тире закончится раньше. Старина Гегель был прав… Боже! Какой еще Гегель?! Точно, он сходит с ума, если всерьез собирается цитировать Гегеля. Хотя, что удивительного? Разве можно оставаться в своем уме в этом сонном ожидании, что кто-то выполнит предначертанную ему миссию…

Нескончаемый поток не очень свежих сентенций охватил его с новой силой. При этом где-то глубоко в груди все нарастало и нарастало гнетущее чувство абсолютной незащищенности не только перед вселенской громадой, но и перед земными тяготами. Он, возможно, и согласился сгинуть под напором неземной силы, если бы налетевший в эту минуту из космоса какой-нибудь «метеоритный ветерок» разнес в пушинки, словно это полевой одуванчик, его собственную жизнь со всеми недругами заодно.

А так, походя, горько и обидно.

Боже! Как же жалок и ничтожен твой ребенок со всеми своими плотскими страстями, низменными желаниями и благородными порывами.

Данист резко вскочил, в два шага достиг края огромной террасы и заглянул вниз. Кажется, машина остановилась возле ворот. Чушь! Кто может сюда приехать?! Разве что Глушко. Так он в Москве. Ленчик Безлин просто не посмел бы сунуться сюда, хотя прекрасно знает адрес. Боится. И Эмик Крамер ничуть не лучше. Обещал приехать, только вроде тоже струсил. Знают, собаки, чье мясо съели. Мелкие душонки!

Последний месяц Данист часто и сильно хандрил, пока наконец понял: что-то происходит «не так». Не по его умозрительному сценарию. Косвенным сигналом этого стало отсутствие телефонных звонков от Глушко, который еще недавно старался сообщать о каждом новом шаге. Денис, конечно же, догадывался, что шеф «Ангела» все более и более сжимается в собственном страхе по мере приближения финала, на который его наняли. Отсюда, видимо, и следовали его бесконечные уговоры отказаться от «смертельного номера» с Бессмертновым. А вместо этого он решил разобраться со своими еще некогда близкими приятелями, вырывшими, по сути, ему глубокую, глубокую яму, из которой Данисту уже никогда не выбраться.

Поэтому встреча с Эммануилом Крамером в Тель-Авиве воспринималась чуть ли не как оживление военных действий. Найти Крамера не составляло особого труда. Даже годы «отсидки» в зоне не смогли стереть из памяти то, что когда-то было ему дорого. Мобильный телефон старого Лиса, к счастью, оказался все тот же.

С первых же слов Денис понял, что Эмик его узнал, но вместо радости в трубке повисла напряженная тишина. Мол, какой еще Дантесов? Не собираясь ничего объяснять и на какое-то мгновение вновь почувствовав себя олигархом, Данист коротко сказал:

– Тель-Авив, отель «Дан». В воскресенье. Номер я закажу. Надеюсь, нет нужды повторять дважды?

Услышав проникновенное «нет», Денис повесил трубку.

Сам он, чтобы лишний раз не светиться, заказал комнату в скромном хостеле напротив «Дана».

Охватившие Дениса треволнения были вызваны смешанными чувствами. Развенчанный олигарх вдруг начал испытывать нестерпимую ностальгическую тоску – хоть волком вой – от ощущения замкнутости и бессмысленности своего затворнического существования в благополучном Эйлате. Даже Лу-Гайде перестала, как было еще совсем недавно, скрашивать его жизнь.

Постоянно мучаясь бессонницей, Денис почти каждую ночь по выработанному биоритму покидал свою возлюбленную и выходил на террасу, якобы вдохнуть прохлады, а на самом деле из раза в раз продолжать копаться в земных перипетиях своей поломанной судьбы. С упорством маньяка он вновь и вновь пытался проникнуть в природу человеческой подлости, злобы, каннибализма, наконец. И неужели он, Денис Данист, одержимый идеей мести, становится им подобным?

Откуда столько жестокости в человеке?

«Сперва себя спроси, откуда?» – вдруг услышал он чей-то тихий голос. В растерянности Данист крутанулся на триста шестьдесят градусов, но никого не увидел. Да, впрочем, кто мог оказаться здесь, на терассе дома, в который он никого чужого не пускал.

«Спустись на землю, дурак! – Неожиданно резко голос раздался вновь. – Что ты мечешься между собой и Господом? От себя не убежишь, а до него все равно не дотянешься. Это как в зоне – настрадавшись там, ты мечтал о свободе. Убежал! И что выиграл? Испытал лишь на себе „хождение по мукам“, а в итоге, просто-напросто променял железную тюремную клетку в России на золотую клетку в Эйлате! Так что спроси себя, откуда в человеке столько жестокости».

А ведь точно сказано – клетка. Да еще пострашнее лагерной. Хотя бы потому, что в той зоне он только и делал, что думал о чести и свободе. А что теперь? Совсем зациклился на мести, несчастный!

– Ты опять здесь? И снова терзаешь себя неразрешимыми вопросами? – Незаметно подкравшаяся Лу нежно обняла его.

Не отвечая на вопрос, Денис уже готов был оттолкнуть молодую женщину, но сдержался.

– Это ты все пытаешься вывернуть мою совесть наизнанку? – строго, будто учитель, спросил он. – Какое ты имеешь право, девочка моя?

Китаянка удивленно уставилась на любимого мужчину. Она была облачена в прозрачную батистовую ночную рубашку, и все ее движения свидетельствовали: ей очень хотелось бы сейчас оказаться в объятиях Дениса на любовном ложе. Что в последнее время случалось довольно редко.

– Дорогой мой, о чем ты? Я вышла к тебе секунду назад. И не говорила с тобой. Хотя есть о чем. Но сначала ты просто обязан освободить, наконец, свою душу от непосильного груза. А потом заполнить ее новыми, приятными ощущениями. Хочешь, я рожу, и все сразу встанет на свои места? Ты вновь обретешь смысл пребывания на этом свете.