– Когда вы освободитесь?

– В семь.

– Я приду к семи.

– Приходи… Ну! Дай я тебя обниму…

Они обнимаются.

– Будь здоров, француз!

– Спокойной ночи, Граф!

Старик ныряет в проходную. Пьер приникает к решетке ворот и видит, как с мешком за плечами он ковыляет по двору сквозь метель, оборачивается у входа в цех и, помахав Пьеру, скрывается за дверью. Как зачарованный, Пьер смотрит на поземку, заметающую двор. Опускает голову и быстрым шагом идет прочь.

Странный навязчивый звук будит Пьера в гостинице. Открыв глаза, он обнаружил, что рядом с его койкой ходит курица-пеструшка, что-то клюет с полу и кудахчет. Большой пузатый мужик в длинных трусах подхватил курочку и смущенно улыбнулся Пьеру:

– Извиняй, друг… Не углядел.

Пьер садится на кровати, пытаясь стряхнуть сон. Мужик засовывает курицу в корзинку, в которой сидит другая курица. Он пьет чай за столом и, все так же улыбаясь, объясняет:

– У тещи именины, гостинец приволок…

Кроме них двоих, в номере никого нет, стоят разворошенные койки. Взгляд Пьера падает на часы – без двадцати девять. Он вскакивает и принимается лихорадочно одеваться.

То бегом, то быстрым шагом Пьер, взмыленный, спешит к бараку.

На кухне высокими голосами разговаривают бабы. Пьер проносится мимо и толкает дверь каморки. Она заперта. Он стучится раз, другой – никто не открывает. В коридор выглядывает баба:

– Нету их… Кого надо?

– Татищева.

– Вроде не было… Михална, деда не видала?

– Аполлоныча? Его со вчера нету, не приходил.

– А сосед?

– Толян на работе. Он на четвертой автобазе… Вам кто нужен?..

У ворот хлебозавода Пьер заходит в проходную.

– Ну, вызвали скорую, увезли… – пожилой охранник рассказывает Пьеру. – Все как положено…

– Куда увезли?

– Кто его знает… Я только заступил, сменщик был. Должно, в горбольницу. Куда скорая возит…

– Когда это случилось? В котором часу?

– То ли в три, то ли в пять, кто его знает… Его в котельной нашли. Видать, худо ему стало, он и упал…

За столом в ординаторской больницы женщина-врач со стетоскопом на шее заканчивает писать и поднимает хмурый взгляд на стоящего перед ней Пьера:

– Вы ему кто?

– Сын.

– Чего ж привезли так поздно? Обширное кровоизлияние, организм изношенный… Мы делали все, что могли.

– Инсульт?

– Инсульт…

В морге Пьер пробирается за служителем в фартуке и резиновых перчатках между столами, на которых лежат прикрытые простынями покойники. Служитель сверяется с биркой и откидывает простыню:

– Этот?

Пьер стоит, вглядываясь в лицо – безмятежное, умиротворенное, с резкими, словно вырезанными из камня морщинами. Служитель подает Пьеру заплечный холщовый мешок.

На кладбище тает снег, священник кадит, хор из двух бабок тянет “Со святыми упокой”.

Гроб опускают в могилу, засыпают землей. Проводить покойника пришли две женщины – Анна Федоровна из Дома культуры и старуха-соседка из барака.

На холмик кладут цветы. Пьер расплачивается с землекопами.

Май в Москве. Деревья покрылись нежным пухом, цветет сирень. На двор университета на Моховой вываливается толпа студентов с профессором. Слышен смех, оживленный разговор. Пьера трогает за локоть Аня:

– Ты на трамвайчике едешь?

– На каком трамвайчике?

– Договорились же – в четверг в четыре прогулка по Москва-реке, потом прощальная вечеринка…

– У меня самолет в одиннадцать…

– Тебя не будет?

Увидев стоящую в воротах Киру Галкину, Пьер кивает Ане и бросается к Кире.

Вид у нее хмурый и злой, кажется, она вот-вот заплачет. Он обнимает и целует Киру:

– Что случилось?

– Ничего. Давай куда-нибудь закатимся… Пошли в ВТО.

Они выходят из ворот и идут вверх по Охотному Ряду к улице Горького.

– Что такое ВТО?

– Мы же там были. Актерский ресторан на Пушке. Ты там знаменитую поджарку ел…

– Что с тобой?

– А, ерунда… Неприятности в театре.

– Какие?

– Не хочу. Давай о чем-нибудь другом…

В полупустом ресторане Кира с жадностью ест мясо с картошкой. Пьер пьет шампанское, берет ее руку, целует:

– Ну, чем ты огорчена?

– Мы расстаемся, это главное…

– Это же не надолго. Через месяц я тебя буду встречать в Орли. Ты будешь в Париже как дома. Июнь у нас чудесный…

– Не трави душу…

– Почему? – удивляется Пьер. – Ты только представь себе – люди влюблены, они хотят укрыться, сбежать… Это же не как у вас. Все вокруг – к их услугам: уютная гостиница, вкусная еда, хорошее вино…

– Вон Валерка Успенский кого-то ищет…

Успенский угрюмо оглядывает зал и, заметив Киру и Пьера, подходит к столу:

– К вам можно?

– Садись, – кивает Кира. – Только мы уже уходим.

Официант приносит кофе и счет, Пьер расплачивается.

– Что-то тебя давно не было видно…

Дождавшись, когда уйдет официант, Успенский негромко говорит:

– Плохие новости. Алика арестовали…

– Какого Алика? Издателя журнала? “Грамотея”?

– Вывезли весь тираж четвертого номера, целый грузовик стихов… В редакции – сумасшедший дом. Гэбэ старается, обыски, допросы… А сегодня Верку забрали, машинистку…

– Погоди… – хмурится Кира. – Там же ничего антисоветского нет, в журнале. Ну, стихи и стихи… В чем они его обвиняют?

– Я разговаривал с мамой Алика. Похоже, они ему шьют какое-то постороннее дело. За кого-то он экзамен сдал в институт… А журнал вроде бы ни при чем…

– Как я их ненавижу, дармоедов! – Она хватает сумку и вскакивает. – Мне надо срочно позвонить…

Она исчезает. Успенский и Пьер закуривают и некоторое время молчат.

– Ты уезжаешь? – спрашивает фотограф.

– Послезавтра.

– Можешь выручить?

– Что нужно?

Успенский оглядывается по сторонам, достает из кармана какую-то бумажку.

– У меня остался экземпляр четвертого номера журнала. Я его пересниму и привезу тебе кассету. Алик хочет доставить ее в Париж вот по этим адресам. Или в магазин “Имка-Пресс”, это на улице Монтань-Сент-Женевьев, или в редакцию “Русской мысли”…