мирный Чесапик крушили случайные торнадо, ломавшие до-революционные дубы как дранку и уничтожавшие крупные корабли на самых защищенных стоянках. В общем и целом же, однако, твоя Депрессия есть твоя Депрессия, а твои Ревущие Сороковые ревут. Если Сью не может иметь детей, никакая научная работа по Пиму ее не утешит. Если она не может быть художником, скажем, того сорта, чья работа оправдывает ее жизнь, преданным своему делу врачом, страстным провидцем, – а маловероятно, что в свои тридцать пять она преобразуется во что-либо подобное… Она угрюмо созерцает груди, которые, как ей известно, в радость Фенну.

Скользят своим чередом склянки и кромочные знаки. По мере того как мы приближаемся к мысу Любви, легкий бриз стихает; Фенн вместе со сколькими же сотнями других рулевых между Каналом и Мысами[182] начинает задаваться вопросом, идти ли и дальше под парусами при кажущемся отсутствии ветра, даже постоять в штиле часок, надеясь на новый ветер, или же плюнуть на все и запустить двигатель. Переход наш завершен меньше чем наполовину: до «Фермы Ки» еще шестнадцать морских миль впереди и насквозь, и вниз, и вверх и вокруг[183]. Дрейфуем мимо мыса Любви с его маяком на балочном каркасе. День уже становится потным; как только сворачиваем на юг в Честер, тот ветерок, что нам остается, слишком незначителен и противен, чтоб вообще шевелиться и менять галсы, особенно против прилива. Похоже, настало время дизеля-с-тентом.

Но даже при этом Фенн спускается вновь свериться с прогнозом и зайти в гальюн, прежде чем мы задерем лапки. Сдувшийся бриз, полагает он, даже уместен: как еще поймать день тому, кто боится вечера? НАОА увеличила вероятность изменения погоды под конец дня и вечером от возможной до вероятной, а ливневые дожди повысила до штормовых. Время близится к 1400; на движке идти до о. Уай почти три часа, если даже нас не сильно задержит у моста через пролив Кент, который открывается лишь раз в час. В Частях I и II мы видели, с какой внезапностью и силой могут налетать в этих широтах летние шторма. С парусами всё; отныне переключаемся на двигатель без промедленья, следим за грозовым фронтом к западу и то и дело проверяем прогноз на предмет штормовых предупреждений. Фенн прокачивает гальюн, откладывает свои бермуды, подтягивает плавки, цокает языком на ожог, оставшийся от сигареты Мириам на комингсе, делает шаг выключить радио и подняться сменить задумчивую Сьюзен у штурвала.

Фенвик! кричит она в тот же миг сверху, в голосе у нее курсив. В воде что-то плавает!

Он спешит наверх. Широкий Честер теперь тих, как блюдо, скользко спокоен. В сотне футов видно то, что обычно затмевается даже малейшей рябью на поверхности: крохотные кильватеры плывущих крабов, плеск гольяна, удирающего от луфаря. «Поки» нацелен курсом на зюйд-зюйд-ост, но мертво стоит в воде, вся паруса обвисли, как и у прочих яхт в поле зрения, ни одна из них не поблизости. Сьюзен показывает слева на крамболе: Что-то большое и мертвое, говорит она и, помолчав: Утопленник?

В четырех-пяти корпусах, почти не выступая из воды, плавает что-то крапчатое, буро-черное, гладкое и крупное: кочка раздувшегося мяса. Если, как мы верим (отставив в сторону последний сон Кармен Б. Секлер), Манфред Х. Тёрнер около четырнадцати месяцев назад исчез именно в биосистеме этого эстуария, то плоть его давно совершила оборот по всей цепочке и теперь может входить в состав любого чесапикского краба или рыбы, которых мы едим; кости его ныне растащило теченьями и более-менее впитало в беспокойные ил и песок. Однако первая мысль Фенна окажется и мыслью Сью: наше судно описало еще одну разновидность круга. Вон там видны спина и плечи утонувшего человека; мужчины; Манфреда.

Тот же нервный трепет, что питает напряженьем это предположение, испаряет его и рассеивает. Нелепица: никакого Манфреда нет там, никакого мужчины, вообще никакого человеческого тела. Значит, что – самая большая дохлая рыба из всех, какие нам попадались? Ибо если кочка эта – всего лишь свернувшийся ее бок, чем она и должна оказаться в отсутствие плавника или иных признаков, то целиком эта штуковина должна весить сотни фунтов и быть толще любой бочки или акулы, какие попадались нам в сих непуганых водах. Чешуи на ней нет…

Вот Фенн притащил пару 7×50 и может отказаться от гипотезы, что это гигантский морской барабанщик, карп, полосатый лаврак. Среди возможностей без чешуи: оно слишком толстое для акулы или морской свиньи, слишком мясистое для морской черепахи, нефтяной бочки, шины от трактора; слишком твердое на вид и темное для гигантской ушастой медузы; слишком кожистое для ларги. Что же еще содержится в Заливе? О китах, моржах, дюгонях, гигантских кальмарах или ламантинах тут мы не слыхали (а эта штуковина размерами и цветом как раз с морскую корову). Некогда водились здесь осетры, некоторые – крупные, но их в этих краях давно уж повыловили до почти полного исчезновения. Сьюзен с надеждой восклицает: Бычерылый скат! Какого цвета бычерылый скат?

Мы решаем глянуть поближе, а затем проверить бычерылого ската по нашему указателю обитателей. Фенвик передает бинокль Сьюзен и раскочегаривает дизель со словами: Снова-здорово, утопла корова. При первом фырчке «Поки» Сьюзен восклицает: Оно шевелится! – и ей-богу, так оно и есть.

СКВОЗЬ НАШУ ИСТОРИЮ ПРОПЛЫВАЕТ

ЛЕГЕНДАРНОЕ ЧУДИЩЕ МОРСКОЕ

Кочка перекатывается; рядом с нею появляется вторая – нет, это продолжение той же громоздкой туши всплывает на поверхность чуть дальше, словно маленькая бурая подлодка, стряхнувши с себя оцепенение от звука нашего двигателя, пока мы продвигаемся ближе. Фенн быстро переключается на нейтраль, чтобы не испугать или, по правде говоря, не спровоцировать чем-бы-оно-там-ни-было. Киты таранили суда и покрупнее нашего, – но такие тревоги для открытого моря, а не для эстуариев.

То, что мы теперь видим, вероятно, футов десяти длиной и двух шириной, на фут с чем-то выступает из воды, спинного хребта, плавника или иного отростка не наблюдается; явно, что по носу и корме под водой его еще больше. От нас до него два корпуса, и мы скользим ближе. Фенн жалеет, что не выключить двигатель, но, чтобы судно слушалось руля, ему потребен наименьший ход: он сворачивает в сторону, не снимая одной руки с переключения дросселя. Сью надлежаще ахает, когда вода теперь вскипает позади и по бокам существа: это дрыгаются плавники, хвост или ласты; оно толкается в нас-правлении. По коже у нас бегут мурашки. Из Джеймза Миченера мы выплыли в Жюля Верна?

Фенвик дает передний ход и резко перекидывает