против меня всякое, даже веник покупали, чтобы швырнуть мне его на сцену. Мабута подходил к их «министрам»: «Если хоть один писк услышу, вы понимаете, что будет у ваших?» И мне хамить опасались. Дядя Володя стоял на страже.

Когда ему что-то не нравилось в моем исполнении, он всегда об этом очень деликатно давал знать. Помню, я танцевал «Обера» и что-то смазал. Он мне после выступления говорит: «Какая-то была не очень качественная остановка». «Это было проходящее движение», – оправдывался я. Поначалу мне казалось, что Мабута таких тонкостей не понимает, и напрасно! Стоило мне где-то «навалять», тут же следовала его ироническая фраза: «Это ваше проходящее движение было?» или «А сегодня вся вариация была испещрена проходящими движениями». Я никогда не обижался, потому что он никогда напрасно этих слов не произносил. Мы с ним были очень дружны.

Мне дали какую-то новую роль, я ему говорю: «Ой, дядя Володя, это такая тяжелая партия!» И слышу в ответ: «Да ладно! Сначала диагональ sauts de basques, а потом твое природное chaîné!»

14

Во время гастролей 1998 года по провинциальной Америке я, к счастью, «потерял» своего официального педагога-репетитора. Между нами никогда не было ни творческого согласия, ни понимания. Вернувшись в Москву, буквально через два дня я уже танцевал «Баядерку». Репетировал со мной, за отсутствием педагога, сам Богатырёв. Репетиции с Александром Юрьевичем привели меня в изумление, он не только великолепно показывал, но умел объяснить, подсказать. От такого педагога я бы не ушел никогда! «Отчего вы не преподаете?!» – сказал я ему. В Штатах Богатырёв несколько раз давал класс – это было так профессионально, с пониманием необходимой артистам, именно в данный момент, нагрузки. К сожалению, Александра Юрьевича манила должность руководителя, очень жаль, что он не реализовал своего педагогического таланта.

На 30 мая 1998 года был назначен юбилейный вечер М. Т. Семёновой. Вывесили программу: I акт – «Класс-концерт», урок с Мариной Тимофеевной показывал ее «семеновский полк»: Н. Сперанская, Н. Семизорова, И. Петрова, Е. Андриенко, М. Жаркова, И. Зиброва и я; II акт начинался с «Розового adagio» Авроры с четырьмя кавалерами из «Спящей красавицы», с Н. Павловой. Вместе с Н. Семизоровой мы должны были исполнить финальное pas de deux из того же балета.

А я, как это часто со мной случалось перед ответственными спектаклями, свалился со страшным гриппом. Пришлось отказаться от своих афишных спектаклей. Тут звонок дочери Семёновой – Е. В. Аксёновой: «Коля, ты где?» – «Екатерина Всеволодовна, знаете, мне так плохо, неделю уже лежу с высоченной температурой, не знаю, смогу ли танцевать». – «Делай что хочешь, но ты должен участвовать в классе». – «Конечно, в классе я выйду, даже если буду стоять только на одной ноге! Я на ресницах приду!»

На следующий день я буквально приполз на урок, есть видеозапись, мы занимались в зале № 3. Когда вошла Марина Тимофеевна, за ней ввалилась толпа репортеров с камерами. Семёнова находилась в прекрасном, приподнятом настроении, она встала к станку и начала показывать комбинации. Есть кадры, где она около меня стоит, Ленку Андриенко за «пучок» дергает…

На том классе карьера балерины Галины Степаненко как ученицы Семёновой была при всех, под этими камерами, закончена. Марина не прощала предательства в профессии. Степаненко сезон не появлялась в театре, у нее появились другие интересы, форма была потеряна. Сначала Семёнова попросила уйти Галю со среднего станка, потом и вовсе отставила ее подальше от глаз. В программе юбилейного вечера Степаненко должна была танцевать «Тени» из «Баядерки» в финале. Когда класс закончился, все еще находились в зале, Семёнова подозвала к себе Семизорову: «Ниночка, Коля нездоров, не надо вам танцевать с ним „Спящую“, ты станцуешь для меня „Тени“?» – «Конечно, Марина Тимофеевна!» Степаненко стояла рядом, все слышала. Как сказано в любимом мамой романе С. Моэма «Театр» – «это был конец Элис Крайтон». Марина Тимофеевна не допустила Галю на сцену в тот вечер.

Семёнова как-то вспоминала о своем приходе в труппу ГАБТа в 1930 году. Рассказывала, что директор театра Е. К. Малиновская очень волновалась, как ее воспримет 54-летняя Е. В. Гельцер – «хозяйка» балета Большого театра. Она терпеть не могла пришедших ей на смену молодых прима-балерин: В. Кудрявцеву, Л. Банк, А. Абрамову и Н. Подгорецкую. В газете тех лет была напечатана едкая карикатура – пожилая Гельцер сидит на стуле в костюме Тао Хоа из балета «Красный мак» и что-то вяжет, а около клубка ниток изображены котята, одетые в балетные пачки, которые смотрят наверх и просят: «Бабушка, бабушка! Дай нам тоже потанцевать!» Когда Семёнова пришла на представление к Гельцер, та, оглядев ее с ног до головы, сказала: «Ты мне нравишься, тебе отдам свое положение, а этим дурам нет!»

Празднуя свой юбилей в Большом театре, Гельцер пригласила Семёнову к себе в ложу, чтобы представить Москве свою преемницу. На этом вечере юбилярша танцевала и, будучи дамой немолодой, делала это уже очень неважно. Потом началась торжественная часть с поздравлениями. В течение часа на сцену выходили люди и льстили Гельцер в глаза, какая она молодая, как она прекрасно выглядит и что может еще танцевать лет сто пятьдесят. «Я сидела и думала, если доживу до этого возраста, не позволю никому так мне в глаза врать!» – твердо заявила Марина в заключение своего рассказа.

«Никогда не говори никогда!» – мудрейший совет! На 90-летие Семёновой происходило ровным счетом то, про что она рассказывала о юбилее Гельцер. Выходили разные люди, усердствуя в лести. Наконец с поздравлением от Мариинского театра на сцену вышли: Л. Кунакова, С. Викулов, У. Лопаткина. «Девяносто лет, – начала прочувственно, со значительными паузами Ульяна (а до этого все выступающие избегали называть эту цифру), и продолжила: – Это много или мало?» Зрительный зал полег от хохота. Дальше были какие-то слова, но финал ее речи пригвоздил окончательно: «Желаю вам так идти до конца!» Зал полег второй раз.

Со своего места в партере я не спускал глаз с Семёновой, сидевшей в Директорской ложе с гордо вскинутой головой. Ее лицо, повернутое в профиль, лицо с камеи, было как никогда прекрасно, на нем не дрогнул ни один мускул. И когда позднее кто-то спросил, чье выступление ей понравилось больше всего, она ответила: «Лучше всего сказала Лопаткина». Вот какого класса была эта личность.

Нельзя забывать, что именно Марине Семёновой мы во многом обязаны тем, что балет не был запрещен в Стране Советов. Ленин, заявив, что важнейшим из искусств является кино, относил балет к буржуазным пережиткам, которые следовало искоренить. Были подготовлены соответствующие документы. Но болезнь, а потом смерть вождя в 1924 году отсрочили решение этого вопроса.

А. В. Луначарский вместе с А. Я. Вагановой инициировали приезд из Москвы в Ленинград весной 1925 года специальной комиссии, которой предстояло вынести вердикт «быть или не быть» балету в