его лицо, понимая все это и стараясь вновь и вновь отказаться от очевидной истины.

– Кстати, я тебе еще не рассказывала, как поступила с Леной. Тебе, пожалуй, будет интересно. Ты удивишься, но избивать ее я не стала. Я на днях, наконец, выследила ее. Было трудно, ведь она забрала документы из деканата. Но я все равно нашла ее адрес. Пришла туда и ждала, пока она выйдет из подъезда. Знаешь, сколько я прождала? Часов пять, не меньше. И вот, она выходит – все нафуфыренная, куда-то на гулянку шла, я думаю. Увидела меня и застыла столбом. Видел бы ты ее глаза в тот момент, – я покачала головой, вспоминая. – Она была в таком шоке, что даже не пошевелилась, пока я подходила к ней. Ну вот, я подхожу, а она как будто сжалась вся. Голову в плечи спрятала, ноги скрестила, смотрит в землю. Я ей говорю: привет, а она молчит и губы кусает. – Я взглянула на Костю – никакой реакции. – Ну я ей тогда: как поживаешь? А она меня спрашивает: чего ты хочешь? Я отвечаю: справедливости. А она, представляешь, говорит: я тебе ее не могу дать. Тогда я ее спрашиваю: как думаешь, у тебя есть совесть? Она долго молчала, будто прислушивалась к себе или вела внутренний диалог, потом говорит: мне кажется, что есть. Я достаю из кармана тот браслет, что она мне дала тогда, помнишь, чтобы доказать, будто она с тобой спала, отдаю ей и говорю: тогда держи вот это. На память. У нее глаза, как блюдца. Смотрит и слова вымолвить не может. Как мне в тот момент хотелось ее задушить. Я не вру, я могла ее убить. Веришь, что даже не ударила? Нет, ты веришь, я тебя спрашиваю? – у меня уже текли слезы, потому что мой собеседник не то что не отвечал мне, он вообще не подавал признаков жизни. – Я так устала от всего, что просто… просто у меня не осталось сил, чтобы мстить им так, как я бы того хотела. Я измучена, понимаешь? Для меня сейчас главное – это ты. Я могу закрыть глаза на них, если только они обе навсегда исчезнут. Я морально истощена всем… что… происходило…

Я отвернулась от него к окну, полностью, встала со стула и согнулась пополам. Внутри было больно. Внутри щемила адская дыра, по телу шли трещины, превращая меня в пустыню. Я постояла, согнувшись, пару минут, пока полностью не успокоилась. Затем села обратно, глубоко вздохнула и вновь обратилась к нему.

– Прости, что сорвалась. Я знаю, что должна быть сильной. Ты бы этого хотел. Ты бы сказал мне так, да? Да. Просто потому, что ты у меня сильный, и мне всегда хотелось быть похожей на тебя. Но иногда это сложно. Ты даже не представляешь, как это сложно, Костя. Я еще ни разу в этой палате не позволяла себе дать слабину. Но ты просто… просто мне не отвечаешь, и… ты лежишь и молчишь. А я говорю с тобой вот уже две недели. – Я вздохнула и нашла взглядом книгу. – Ладно, я успокоилась. Не обижайся. Знаешь, что я принесла сегодня? Попробуй угадать. Помнишь нашу первую встречу? О, да, это Лермонтов, конечно! Мне кажется, что Михаил Юрьевич со своим бессмертным творчеством тоже сыграл какую-то роль в наших отношениях. Ты так не считаешь? Нет-нет да проскакивал где-нибудь. Хорошо, сейчас откроем случайную страницу и будем читать стихи. Я зна-аю, ты тоже любишь Лермонтова.

Я открыла случайную страницу, прокашлялась и начала с чувством читать строки любимого поэта, стараясь этим самовыражением подавить в себе эмоции зла, горя и отчаяния:

В минуту жизни трудную,

Теснится ль в сердце грусть,

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучьи слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

Губы сжались непроизвольно, подбородок задрожал.

Несколько минут молчания и обдумывания смысла стихотворения в голове мелькали воспоминания о том, как Костя проводил со мной время, как заботился обо мне и помогал, когда я была для него еще просто студенткой. Мои тогдашние переживания, слезы, злость – боже мой, какие мелочи! Почему я не понимала этого?

– Ладно, давай следующий, – всхлипнула я и переворошила страницы сборника. – Вот, послушай.

Пускай холодною землею

Засыпан я,

О друг! всегда, везде с тобою

Душа моя.

Любви безумного томленья,

Жилец могил,

В стране покоя и забвенья

Я не забыл.

Без страха в час последней муки

Покинув свет,

Отрады ждал я от разлуки —

Разлуки нет.

Я видел прелесть бестелесных

И тосковал,

Что образ твой в чертах небесных

Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти

И рай святой?

Я перенес земные страсти

Туда с собой.

Ласкаю я мечту родную

Везде одну;

Желаю, плачу и ревную

Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье

Твоих ланит,

Моя душа в немом страданье

Вся задрожит.

Случится ль, шепчешь, засыпая,

Ты о другом,

Твои слова текут, пылая,

По мне огнем.

Ты не должна любить другого,

Нет, не должна,

Ты мертвецу святыней слова

Обручена;

Увы, твой страх, твои моленья —

К чему оне?

Ты знаешь, мира и забвенья

Не надо мне!

– Костя… Костенька… Милый мой… не уходи от меня, пожа-алуйста-а-а! – я закрыла лицо руками, отбросив книгу на пол и разрыдавшись окончательно.

Слезы текли градом, будто и не мои. В жизни так не плакала. Никто и никогда не плачет так, кроме тех, у кого отбирают последнюю надежду – единственное, ради чего стоит жить.

– Вернись ко мне! Мне не нужен никакой другой, я клянусь тебе! Если ты уйдешь, я до конца жизни буду одинока! И каждую ночь я буду шептать… только твоё… имя… Костя… – уже практически шепотом.

Безрезультатно. Никакой реакции. Я успокоилась через полчаса. Пришлось выйти из палаты, сходить в кабинет Геннадия Николаевича, попить водички (а заодно и любезно предоставленного успокоительного), и лишь после этого вернуться. Костя лежал в прежней позе, только ресницы подрагивали. Так иногда и раньше бывало. Геннадий Николаевич говорил, что в такие моменты Костя, скорее всего, видит сон или нечто вроде того.

– Интересно, что тебе снится. Хотела бы я знать. Ладно, давай попробуем еще раз. Вот. Слушай.

Когда одни воспоминанья

О днях безумства и страстей

На место славного названья

Твой друг оставит меж людей,

Когда с насмешкой ядовитой

Осудят жизнь его порой,