снежной манкой. Номер незнакомый. Кто звонит среди ночи? Родители? Сердце испуганно встрепенулось и забилось.

— Да, слушаю.

— Маргарита? — тихо спросил незнакомый женский голос, и почему-то она сразу поняла, что звонит та, другая, Татьяна, которую хочется навсегда вычеркнуть из памяти, но никак не удаётся.

— Это я.

Она произнесла слова как можно суше. Да по-иному бы и не вышло, потому что слова царапали пересохшее горло, застревая на губах колкими льдинками.

— Я давно хотела вам позвонить, но всё время откладывала. — Татьяна помолчала. — А сейчас подумала, что если не сделаю этого немедленно, то не сделаю никогда.

Чтобы охладить пылающие щёки, Рита схватилась за ручку оконной рамы и потянула створку на себя, распахивая окно настежь. От порыва ветра занавеска хлестнула по столу, переворачивая набок солонку.

«Рассыпано соли — быть ссоре», — сказал бы Виктор.

Рита с силой зажала в руке телефонную трубку:

— Зачем вы звоните? У нас нет ничего общего. — И тут же молнией ударила мысль: «Как нет? А Виктор? Он же наш общий. Господи, стыд, стыд-то какой!»

— Маргарита, я должна вам сказать, что Виктор очень любил вас.

Во время глубокой паузы Рита словно бы оглохла и машинально переспросила:

— Что?

— Он любил вас, считал очень мягкой и нежной. Говорил, что его жена не должна работать. Он хотел…

Проглотив окончание фразы, Татьяна замялась, но Рита уловила смысл сказанного. Виктор хотел, чтобы его жена всецело зависела от него. А она, дурочка-снегурочка, его чувство собственничества принимала за любовь и заботу.

— Витя часто показывал мне снимки Гали и Ромы и рассказывал, как они растут и учатся, — произнёс голос в трубке. — Например, я знаю, что Рома любит машинки, а Галя наотрез отказалась заниматься гимнастикой и заявила, что лучше будет рисовать летающих слонов и подводных ящерок.

«Было такое», — промелькнуло в мозгу у Риты. Кажется, Галюше в ту пору исполнилось восемь лет, и они всей семьёй ездили на море в Анталию. Тогда было много моря, солнца и смеха. А ночью, уложив детей спать, они с Виктором пару раз совершали вылазки на дискотеку и веселились там, как молодожёны.

От слов Татьяны Риту начало потряхивать. Как он мог? Какое имел право обсуждать детей с этой… с этой… — Она не могла подобрать эпитет, потому что мысли в голове словно бы покрылись коркой льда и застыли в одной точке. Печенье в духовке горело, выплёвывая в кухню клубы чёрного дыма. Автоматически выключив духовку, Рита закашлялась:

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Я знаю, что вам известно о моём существовании, и я хочу, чтоб не держали зла на Виктора. Он бы никогда не оставил семью.

— Лучше бы оставил, — резко, точечно сказала Рита, подводя итог разговору. — Ненавижу обман.

Ей хотелось зло и язвительно сказать многое, очень многое. Так, чтобы женщина на другом конце телефонной связи скукожилась от стыда и боли.

В трубке раздались звуки движения. Наверное, Татьяна разговаривала, вышагивая по комнате.

— Рита, поймите, это был не обман! Витя… — она запнулась, — Виктор не подлец. Просто так сложилась жизнь.

— Сложилась жизнь? — От возмущения Рита захлебнулась. — А разве не он сам её складывал? Разве мы не сами делаем выбор между предательством и верностью?

По чьему наущению Виктор врал, выворачивался, прикидывался честным, а сам выдумывал друзей, погибающих без его помощи, рассказывал про соревнования на другом конце света, про какие-то курсы в Москве, про тренера в больнице, про…

Говорить дальше она не могла и трясущимся пальцем нажала кнопку отбоя. Дым от сгоревшего печенья тянуло в распахнутое окно, и вместе с ним в морозное небо улетало хрупкое душевное равновесие, восстановленное с неимоверным трудом.

— Господи, помоги!

Нервным жестом обхватив руками плечи, Рита оглянулась в поисках помощи, и несколько секунд её глаза беспомощно вглядывались в тёмный проём комнаты, пока, словно по велению свыше, лунный свет не скользнул по иконке Блаженной Ксении.

— Господи, помоги! Укрепи, исцели!

Зажав иконку между ладонями, Рита уткнулась в них лбом. Год назад она стояла на осколках прежней жизни, около часовни Смоленского кладбища и пыталась не сойти с ума.

— Господи, помоги!

Сначала было так холодно, что светлые обои показались Рите заиндевевшими, и лишь когда в пальцы потекло тепло от иконы, она медленно опустилась в кресло и закрыла глаза, представив невысокую женщину в зелёной кофте и красной юбке. Только сейчас зима, а воображение рисовало почему-то знойное лето.

* * *

Татьяна подумала, что от разговора с женой Виктора тоска не рассеялась, а наоборот — сгустилась.

«Виктор был слабаком. Да-да, слабаком». — Тыльной стороной ладони Татьяна вытерла слёзы и бросила телефон на подушку. Перед тем как отключиться, экран вспыхнул голубым светом и погас, оставив её наедине с одиночеством.

Зачем звонила? Наверное, хотела услышать голос той, кого Виктор называл своей половиной. Она половина, а я? Четверть? Десятая доля? Или вообще никто?

После разговора с Ритой на душе стало погано и муторно, как будто бы она на глазах переполненных трибун сорвалась с гимнастического бревна. Такое случилось однажды, когда она была ещё кандидатом в мастера спорта. Стыд неудачи потом долго преследовал её липкими страхами, от которых смогла излечить только любовь к Виктору.

Даже себе Татьяна не могла объяснить, в чём дело, но в последние дни Виктор снился почти непрестанно. Точнее, не снился, а наоборот — не давал спать. Он приходил, едва веки начинали смежаться, вставал рядом и молчал, осуждающе глядя на неё застывшим взглядом. В неясном ночном свете черты его лица расплывались и исчезали, но Татьяна точно знала, что это он — Виктор. Бормоча и чертыхаясь, она вскакивала, зажигала свет и ошалело оглядывала пустую спальню с брошенными на пол двумя спортивными сумками. Сумки убирались в шкаф только во время приезда Виктора, потому что он ненавидел беспорядок в доме, и при виде живописного бардака в квартире игриво заявлял:

— Вот поэтому, Танька, я женился на Рите, а не на тебе.

Помнится, когда он сказал так в первый раз, они оба захохотали, а потом одновременно смолкли и стали целоваться с неистовством обречённых.

Отчаянно мечтая о замужестве, она изо всех сил изображала презрение к условностям, но если бы Витя хоть в шутку, хоть намёком дал понять, что бросит семью, то побежала бы с ним в ЗАГС, теряя тапки. И наплевать на жену, на детей, на общественное мнение — на всё наплевать, если несёшься вдогонку за счастьем.

А Виктор любил рассказывать про семью, краем глаза наблюдая, как она волнуется от ревности и злобы. Чувствовал свою власть над ней.