Обняв, листал картинки в телефоне: «Вот моя Галочка, а вот Ромик на самокате. Скажи, правда смешной?»

«Симпатичный парнишка, на тебя похож». — Она кивала головой, прижималась губами к его уху, да и вообще согласилась бы с чем угодно, лишь бы удержать его рядом.

Острота воспоминаний кулаком ударила в солнечное сплетение. Пережидая боль, Татьяна на несколько мгновений замерла, полусогнувшись. О том, чтобы заснуть, не стоило и мечтать. С ненавистью посмотрев на скомканное одеяло, Татьяна одним рывком сдёрнула его на пол, словно именно одеяло являлось источником горячечного бреда, приходящего из ночи в ночь.

Присев на корточки у стены, она запустила руки в волосы и несколько раз крепко дёрнула за короткие пряди, чтобы вернуться в нынешнюю реальность, хотя знала, что это бесполезно. Та, прежняя Татьяна, уверенная в победах спортсменка и чемпионка, находилась отсюда в миллионе световых лет.

Осознание того, что вся её судьба бестолково полетела под откос, было непереносимым. Тридцать пять лет — середина жизни, а ни семьи, ни детей, ни обустроенного быта, включая разлад с родителями, которые демонстративно уехали жить в деревню, чтоб не наблюдать её связь с женатым мужчиной. Господи, но почему так? В чём она провинилась? Все так живут. Она задумалась: нет, не все! Внезапно стало и стыдно, и горько, и безвозвратно. Как ни оправдывай воровство любовью, оно всё равно остаётся воровством, а любовь — это нечто иное — чистое и светлое, не оставляющее на воспоминаниях грязные пятна украденных встреч и тайных телефонных звонков.

Как жаль, что нельзя превратить в пепел тот день семилетней давности, когда она заблудилась в центре Марселя. В перерыве между соревнованиями женской сборной дали несколько свободных часов для осмотра города. Стояла прекрасная, прозрачная осень. Рассекая воздух, золотой хрусталь солнечных лучей отражался от статуи Марии с младенцем, взирающей окрест с высокой колокольни Нотр-Дам-де-ла-Гард. Пройдя по набережной, сплошь заставленной столиками и стульями открытых кафе, Татьяна свернула в сторону центра, прошла несколько шагов вверх по узкой длинной улочке и вдруг поняла, что осталась одна. Подруга Наташка куда-то исчезла, а вокруг сновали чернокожие мужчины и женщины, не было видно ни единого белого лица. Ни одного! Перейдя на лёгкую рысь, Татьяна в поисках выхода обежала квартал, но только запуталась среди тупиков и переулочков, больше похожих на негритянское гетто, чем на район одного из красивейших городов Франции.

Помня наказ тренера не выпускать сумку из поля зрения, она перебросила рюкзак со спины на живот, наподобие кенгуру, и крепко обхватила его руками. Опоздание на тренировку приравнивалось к диверсии, за которую положен расстрел. Татьяна начала впадать в панику и, расслышав русскую речь, да ещё обращённую именно к ней, едва не расплакалась от облегчения.

— Привет! Я тебя знаю, ты Таня из женской сборной.

Облокотившись на поручень балюстрады, Виктор стоял около какого-то особняка и глядел на неё сверху вниз. Его глаза смеялись, а в пушистых волосах застряли осколки солнца. У неё замерло сердце.

— Ты куда несёшься, как заполошная? Заблудилась, что ли?

Она обречённо кивнула:

— Да. А скоро тренировка. А Сергей Павлович, он…

— Знаю я вашего Павловича — зверь, можешь не продолжать. — Виктор легко сбежал вниз по ступенькам и взял её за локоть. — Пошли, провожу. Не каждый день приходится спасать прекрасных принцесс от злых разбойников. — Приподняв бровь, он кивнул в сторону двух негров, мирно выбирающих арбузы, и захохотал.

Зачем она напросилась на вечернюю прогулку? Как просто тогда казалось — протянуть руку и сорвать созревшее яблоко, не задумываясь, что оно с чужой яблони и за него придётся расплатиться потоками горьких слёз.

В лучах фиолетовой настольной лампы по стенам скользила тень горя, а за оконным стеклом падал снег и замерзал на ветру старый тополь.

* * *

Половина девятого, дети в школе, а ещё темно той густо-синей темнотой, что сопровождает холодные зимние рассветы. В преддверии новогодних праздников во многих окнах мерцали гирлянды, развешенные нетерпеливыми хозяевами; на подоконниках стояли горки с электрическими свечками; из витрины магазина глупой улыбкой скалился пенопластовый снеговик. Свет фонарей позволял заметить, что утренняя оттепель оставила на стенах домов влажные полосы. Поработав почтальоном, Рита воспринимала дома как своих добрых знакомых, поделившихся немудрёными секретами. Например, вот тут, в третьем подъезде, ужасно скрипучая дверь. А вон там, за углом, сломано ограждение у входа в подвал и надо идти осторожнее. Выезжая со стоянок, фырчали машины, и шаркала лопата дворника.

— Девушка, не проходите мимо — купите ёлку! — выкрикнул вслед Рите круглолицый парень с козлиной бородкой. В одной руке он держал бутерброд с колбасой, а в другой — стаканчик от термоса.

Обхватив сумку с письмами, она обернулась:

— Я на работе.

— На работе тоже ёлки наряжают! — Вытянув губы трубочкой, он отхлебнул из стаканчика. — А то просто так заходите, коньячком угощу.

Павильон с ёлками появился позавчера, и дети уже намекали, что пора приобрести ёлку, но Рита, подсчитав бюджет, решила сторговаться непосредственно перед праздником, когда продавцы начнут раздавать оставшиеся ёлки едва ли не даром. Да и настроения новогоднего нет.

Она вспомнила, что на праздники обещала взять Лину, а значит, придётся снова стиснуть зубы и пытаться наладить с ней отношения. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Несколько раз бессонными ночами она пыталась анализировать свой поступок, поворачивая и так, и этак, но всё же каждый раз приходила к выводу, что не могла поступить иначе. Не нашла бы себе покоя, зная, что ребёнка выкинули из дома, как сломанный телевизор.

Прибавив шаг, она вошла в подъезд и стала раскладывать почту по уже отработанной привычке слева направо. Новогодние открытки перемежались с деловой перепиской и налоговыми «письмами счастья» в больших белых конвертах. Ещё в две квартиры предстояло отнести пенсию. В сто тридцатой квартире жил тихий, интеллигентный пенсионер Бузинов с кошкой Макарошкой. Бузинов наверняка станет предлагать попить с ним чаю и за время пересчёта денег успеет рассказать о строительстве Байкало-Амурской магистрали, и даже споёт пару куплетов из песни про БАМ. Зато в трёхсотой квартире жила зловреднейшая старуха Галямзина. После прошлого визита Галямзина позвонила в почтовое отделение и пожаловалась, что Рита вымогала у неё чаевые.

— Ты, Маргарита, с ней осторожнее, — доверительно сказала начальница. — Галямзина — известная склочница. Мы с ней не один раз бодались. Сейчас она попритихла немного, а раньше ух! Каждую неделю бегала и жалобы строчила. Мне-то ладно, пусть хоть каждый день звонит, но кто знает, что у неё на уме? Нынче все повадились самому президенту на прямую линию жаловаться. Не