Привлеченная громкой возней и криками, в комнату заглянула мама. Она стояла у входа, глядя на Марину.

— Да твою…, этот долбанный будильник нифига не сработал, блин, чтоб его разорвало урода, о-о-о-о!!!! — все это походило на стон. Марина на ходу надевала брюки костюма для экзамена, откидывая ворох нерасчесанных волос, которые она вчера, будучи уже под-шафе (с одной бутылки истощенные нервы тоже берет), успела помыть, и которые оттого сегодня были дико взъерошены и спутаны клоками. Выглядело забавно, но никому было не до смеха. Маре было до злости. Сергею было до того, чтобы просто жать тонкие губы. Она не слышала будильника. Она спала как медведь, редким теперь для нее спокойным и глубоким восстанавливающим сном. Он хотел ей дать еще поспать эти драгоценные для ее организма мгновения. Он разбудил ее как раз за те двадцать минут, за которые она могла успеть собраться и накраситься. Он же знал ее потребности.

— Поешь, — посоветовала мама.

— Я не буду: я сблюю во время ответа, — аргументировала Марина, не хотя вроде грубо, но достаточно эпатажно, чтоб обидеть. Она была такой в общении и порой многое из своей резкости перед близкими сама ненавидела. Но пока сделать ей ничего с этим не удавалось.

Она нацепила пиджак поверх белой рубашки, благодаря, что день сегодня не слишком жаркий, чтобы выглядеть подобающе. Взяв косметичку, она улетела в ванную.

Промолчав, мать ушла к себе. Что творилось в сердце родителя, знающего, когда нельзя стучать в бетон, и переживающего эти неизвестные до конца страдания ребенка?.. Не заметить было нельзя. Оценить до конца тоже. Размолвка с Аней причиной была очевидной. Все остальное оставалось покрыто мраком. И может, хорошо. Марина не выдержала бы произнести всего этого перед ней. Участие сочилось без слов, порой отдаляясь, чтобы не давить, но неизменно любя и надеясь на лучшее. Таково было сердце. Живое сердце понимающей матери.

Деловой вид костюма и тонна косметики, которой Марина разбавила или, вернее сказать, закончила свой угрожающе решительный вид. Она безжалостно расчесала патлы, с яростью три раза переделав — на удачу три — убрала волосы под крученый хвост в заколку. Она была готова. Она вышла, чтобы попрощаться уже более нормальным тоном.

— С Богом, — благословила мать на победу, сама не зная, над кем.

— С Богом, — согласно кивнула в ответ Марина. Тоже не совсем понимая, над кем для себя.

Глава 20

На входе в уголок старшего архистратига показалось яркое одеяние.

— К вам можно?

— Можно, — скулы Михаила тронула едва заметная улыбка.

Первый архангел сидел на лавочке, держа ладонь на плече самого младшего из братьев.

Иеремиил, которого вот уже три дня никто не встречал в райском саду, сегодня появился под тенью ягодных кустов, дабы просить старшего брата о поддержке. Сколько всего переживал в эти дни высший ангел милосердия, в период частичной мобилизации и разгула дьявола на Земле. В это давящее время можно было только вообразить, сколько приходиться брать на себя этому нежному телу, сколько зла и ненависти переливается через тоненькие, как отблески, нити его души, какое горе и слезы испытывает он вслед за всеми, кто страдает под его крылом; и все это, чтобы добиться на выходе одного — милости для не имеющих сострадания, милости для жестоких сердцем, милости для обреченных и обрекающих на зло… милости, а не жертвы. Он жил безропотно, безмолвно, не скрывая и не рассказывая, пряча скорее себя, чем свои испытания за короткими подрагивающими ресницами, за золотистыми глазами, за грустным взглядом светозарного зрачка… Мил никогда не распространялся насчет своих чувств. Знал их только Михаил. Но для Михаила это была тайна на двоих.

На щеках Иеремиила рдел розоватый румянец, но он разливался на фоне посеревшего, болезненно-землистого цвета лица. Юношеские черты сильно осунулись за эту неделю, в глазах немотой застыл далекий блеск. Казалось, и эти розовые блики на коже свидетельствуют скорее о внутреннем жаре, чем о жизненной силе. Мил по-прежнему был слишком серьезен, чтобы быть миленьким, и слишком невероятным небесным столпом провидения, чтобы, глядя на его лицо, не видеть одно лишь сияние. Сияние, зарящееся вокруг лучистой, как солнце, фигуры.

— Привет, Тёма, — поздоровался Михаил.

— Здравствуйте, — огненный ангел, один из постоянной свиты архангела Уриила, кивнул головой в знак приветствия высшим по иерархии. — Мы пришли к вам кое-что сказать…

Артем перевел взгляд на маленького рыжего ребенка, жавшегося у его ног. Это был Илюша. По нему было ясно, что мальчик волнуется: языки оранжевого пламени неравномерно вздымались и закручивались от его тела, сливаясь местами с пылающим огнем ангела.

— Давай, не стесняйся, — Артем легонечко подтолкнул протеже огненного мира к первому архангелу.

Илюша сделал несколько выразительно несмелых шагов и остановился перед лавочкой взрослых. Его глаза окинули сперва старшего архангела, затем скользнули по лицу Мила. Затем они опять вернулись к Михаилу.

— Я тебя внимательно слушаю, — произнес Михаил.

Сейчас, когда он сидел, его лицо было почти что напротив лица ребенка. Темные глаза архангела смотрели ясно и дружелюбно.

— Я хотел извиниться… — проговорил Илюша так насуплено, что вряд ли можно было списать это на смущение. — Мне объяснили, что ты не свергаешь в ад всех подряд … — он опустил подбородок, делая щеки еще более надутыми, а губы — зажатыми. — Прости, пожалуйста…

— Ничего страшного, я не обиделся, — ответил Михаил. — Главное, что ты понял, что меня совсем не надо бояться.

— Понял, — ответил Илюша без особой уверенности. Он покосился в сторону куста с белками, словно кого-то ища.

— Ты что-то еще хотел? — поинтересовался Михаил.

— А ее тут нет? — обернулся на огненного ангела Илюша. Кто хотел бы верить, что контакт старшего из архангелов и младшего из малышей был установлен, ошибся бы, узнавая это во взгляде назад.

— Агнесс? Нет, она сейчас на Земле, — догадавшись о чем речь, покачал головой Михаил. Илюша вздохнул столь безнадежно, будто Агнесс никогда раньше не улетала из рая. — Если ты хочешь, я могу ей что-нибудь передать, когда она возвратится.

— Я хотел у нее тоже попросить прощения. За то, что назвал ее «подружкой»… — щеки Илюши полыхнули еще сильнее. — Я теперь знаю, что она помощница, а не подружка…

— Я передам ей твои извинения, — пообещал Михаил. — Уверен, она тоже не сердится. Она очень любит детей.

— Тем более что вряд ли существует такая уж принципиальная разница между подружкой и помощницей. По крайней мере, не вижу ничего негативного в слове «дружить», — произнес дотоле молчавший Иеремиил. Илюша устремил на него свои глазки, такие же светло-карие и молоденькие.

— Я вас не познакомил, — сказал Михаил. —