Почему это происходило, хорошо видно из истории самого первого громкого политического покушения, когда Вера Засулич ранила столичного градоначальника Трепова. Градоначальник вызвал в обществе глубокое возмущение тем, что приказал жестоко высечь одного из политических заключенных (тот не захотел в его присутствии снять шапку).

Вера Засулич, большая поклонница декабриста Кондратия Рылеева, сама уже до этого отсидевшая два года в Петропавловской крепости за революционную деятельность, решила, как следует из ее заявлений на судебном процессе, не просто отомстить Трепову, но и обратить внимание Европы на преступления русского самодержавия. Засулич говорила:

Суд присяжных террористку оправдал, Вера Засулич была освобождена из-под стражи, сразу же спрятана товарищами и нелегально переправлена за границу. Газета «Голос» очень точно передала эмоциональный настрой общества, рассказав о том, как завершился процесс:

Как видно из этого описания, никто из присутствующих не понял, что вместо тяжелого воздуха самодержавия, которым люди дышали до сих пор («не хватало воздуха», «душило что-то»), они с лихвой глотнули в зале суда не менее опасного, веселящего до умопомрачения революционного газа.

Несколько дней спустя «Неделя» писала:

Окончательную точку поставила либеральная газета «Санкт-Петербургские ведомости», абсолютно уверенная в своей правоте: «Поднявши меч – от меча и погибнет. Кто нарушает закон – тот и себя ставит вне закона».

Таким образом, революционный самосуд получил двойную поддержку: сначала от присяжных, а затем и от прессы. Засулич, по словам одного из тогдашних оппозиционеров, являлась не террористкой, а «ангелом мести».

Ну а то, что главной мишенью в тире стал Царь-освободитель, раскрепостивший крестьянина, русский суд и русскую прессу, было по-своему логично: с революционной точки зрения Александр II, будь он хоть тысячу раз реформатором, по-прежнему олицетворял собой самодержавие. А Карфаген, без сомнений, должен быть разрушен.

В годы советской власти к народовольческому террору сохранялось примерно такое же отношение. Николай Троицкий в книге «Безумство храбрых» пишет:

Легкий и ироничный тон этих «охотничьих рассказов», где царь изображен в виде обезумевшей от страха куропатки, а народовольцы в роли еще неопытных стрелков, далеко не случаен. Такой тон делает неуместными рассуждения о великих реформах в России, да и о цене человеческой жизни тоже.

Вслед за русскими интеллигентами весьма хладнокровно наблюдал за охотой на русского царя и Запад. Выдавать террористов царскому правительству Европа не спешила, хотя к своим собственным политическим преступникам относилась достаточно жестко. За «насильственное посягательство, имеющее целью изменить государственное устройство и форму правления», в Германии можно было получить тогда пожизненное заключение, в Италии – 23 года тюрьмы, а во Франции – бессрочную ссылку «в укрепленную местность».

Нежелание сотрудничать с Россией объяснялось многими причинами. Во-первых, в России за политический террор могли не только посадить в тюрьму, но и казнить, а это казалось Западу чрезмерным. Во-вторых, террористы из «Народной воли», как позже и их идейные последователи – партия социалистов-революционеров (эсэров), в своих прокламациях, направляемых на Запад, неизменно подчеркивали, что для них террор – мера вынужденная. Русские террористы очень любили цитировать слова народника Александра Михайлова: «Когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки». И народовольцы, и эсэры не раз заявляли, что, если бы они жили в свободной стране, то есть на Западе, не было бы необходимости в террористических актах.

В одной из своих прокламаций «Ко всем гражданам цивилизованного мира», изданной в Париже, партия социалистов-революционеров, на совести которой множество кровавых террористических актов, пишет:

Подобные заявления убеждали на Западе тогда многих, хотя на самом деле в них крылась преизрядная доля лукавства. Большинство народовольцев и социалистов-революционеров к западным свободам, и в частности к парламентаризму, относились точно так же, как впоследствии ленинцы. То есть как к «парламентскому кретинизму». Один из самых известных русских боевиков Борис Савинков, рассуждая на эту тему в своих «Воспоминаниях террориста», заметил: «Мы все сходились на том, что парламентская борьба бессильна улучшить положение трудящихся классов, мы все стояли за action directe [непосредственное действие (фр.)]».

Он же приводит два любопытных высказывания по этому поводу другого известного русского террориста Ивана Каляева. Первое из них взято из официального документа – кассационной жалобы на вынесенный приговор, где Каляев, придерживаясь партийной дисциплины, формулирует свое отношение к парламентаризму таким образом: