Я сказал, что я занимался поиском числа кораблей, захваченных англичанами до выхода в свет его прокламации о задержании англичан во Франции. Я смог только выяснить, что были захвачены два морских охотника в заливе Квиберон. «Два морских охотника! — воскликнул Наполеон. — А куда же подевалась собственность на сумму в семьдесят миллионов и, как я полагаю, свыше двухсот захваченных кораблей до того, как я подписал прокламацию. Но это пример того, что всегда делает Англия. Во время войны 1773 года вы, англичане, делали то же самое, объясняя это тем, что вы всегда поступали именно таким образом. Главная причина спора между вами и нами заключалась в том, что я не позволял вам делать то, что вам нравилось делать в море. Или, по меньшей мере, если это так, то в том, что я вёл себя на земле так, как мне хотелось. Одним словом, я не хотел, чтобы вы диктовали мне свои законы, но скорее хотел диктовать свои законы вам. Вероятно, в этом я зашёл слишком далеко. Человек склонен совершать ошибки. Когда вы устроили блокаду Франции, то я сделал то же самое в отношении Англии. И с моей стороны это не было бумажной блокадой, так как я заставил вас направлять товары кружным путём через Балтийское море и оккупировать небольшой остров в Северном море, чтобы провозить их контрабандой. Вы заявили, что вы лишите меня морей, а я заявил, что я не допущу вас к земле континента. Ваши усилия увенчались успехом; но, если бы не случайные обстоятельства, то вы бы его не добились. В результате вашей стране не стало лучше, из-за глупости ваших министров, которые возвеличили Россию, вместо того чтобы возвеличить свою собственную страну.

Если бы, — продолжал Наполеон, — лорд Каслри предложил мне вновь трон Франции на тех же условиях, на которых Людовик занял его, то я бы предпочёл остаться там, где я нахожусь сейчас. Нет более жалкого человека, чем Людовик. Он навязан стране в качестве короля, и, вместо того чтобы разрешить ему снискать расположение народа, союзники заставляют его осуществлять меры, которые должны усилить ненависть к нему. Королевское достоинство деградируется, благодаря тем мерам, которые союзники заставляют его принимать. Оно видится столь гнусным и столь достойным презрения, что в таком состоянии оно бросает тень на сам трон Англии. Вместо того чтобы сделать его достойным уважения, оно покрыто грязью.

Французская нация, — продолжал Наполеон, — никогда по своей воле не согласится принять Бурбонов в качестве королей, потому что этого желают союзники. Она хотела бы видеть меня в качестве короля, потому что союзники не хотят этого. Но, поскольку подобная возможность для меня исключена, то французы желают видеть на троне человека, которого бы они выбрали сами, но которому ни враги, ни иностранные державы не стали бы мешать. Спросите себя: вы, англичане, какие бы вы испытывали чувства в подобном случае? Желание ваших министров восстановить деспотическую власть и религиозные предрассудки во Франции не может быть приемлемым для англичан.

Свободный народ, если только в его характере действительно не преобладает желание уничижаться или наносить обиду другим народам, не может иметь желания видеть порабощённой другую страну. Подвергаемый дурному обращению и лишённый всего, что дорого моему сердцу, — добавил Наполеон, — я предпочитаю мое временное жилище на этой ужасной скале пребыванию на троне Франции, подобно Людовику, так как я знаю, что грядущие поколения по достоинству оценят меня. Ещё один год или ещё два года, вероятно, завершат мою жизненную карьеру в этом мире, но то, что я совершил, никогда не канет в вечность. Спустя тысячу лет моё имя будет упоминаться с уважением, в то время как имена моих угнетателей будут неизвестны, а если их и будут вспоминать, то только с позором.

Я склонен к тому, — продолжал Наполеон, — чтобы выразить большое сомнение по поводу того, что сказано о Кромвеле. Повсеместно утверждалось, что он всегда носил на себе панцирь и постоянно менял места своих жилищ, опасаясь покушения на свою жизнь. В настоящее время и то и другое утверждение делается и в мой адрес, но я знаю, что оба они являются ложью.

Поведение вашего правительства, которое пытается подавить свободу и поработить англичан, удивляет меня, — продолжал Наполеон. — Что касается России, Пруссии и Австрии, когда они борются против свободы, то у меня это не вызывает удивления, так как они не заслуживают имени либеральных или свободных стран. В этих странах воля монарха всегда была законом, рабы должны подчиняться. Но меня удивляет то, что и Англия вынуждена поступать подобным образом. Если только, как я говорил вам во время наших предыдущих бесед, политические мотивы, зависть и желание унижать тех, кто обогащается за счёт торговли, не возобладали в душе вашего принца-регента и не распространены в среде вашей олигархии».

23 мая. Я получил сообщение о том, что губернатор ждёт меня в «Колониальном доме». Я обнаружил его вместе с сэром Томасом Ридом в библиотеке дома. Его превосходительство заявил, что позавчера г-н Коул, почтмейстер, получил несколько газет, отмеченных более поздними датами, чем те, которые находятся в его распоряжении. Некоторые из этих газет были выданы мне в прямом нарушении акта парламента. Этот акт решительно запрещал любой контакт, устный или письменный, с генералом Бонапартом без его (губернатора) ведома. Это запрещение распространялось также на лиц из свиты генерала Бонапарта, на лиц из его обслуживающего персонала и на лиц из его окружения. Поэтому губернатор хотел бы знать непосредственно из моих уст: выдавал ли именно я эти газеты или какие-либо другие генералу Бонапарту? Я ответил, что я неоднократно выдавал Наполеону эти газеты и многие другие, так как я имел обыкновение постоянно выдавать ему газеты, с тех пор как я нахожусь на острове. Что сэр Джордж Кокбэрн не раз давал мне газеты для Лонгвуда, сам даже не прочитав их.

В связи с этим сэр Хадсон Лоу заметил, что это было нарушением парламентского акта. Я ответил, что я не подпадаю под решения парламентского акта, поскольку, согласившись стать врачом Наполеона, я поставил специальное условие, что не должен рассматриваться как один из французов и немедленно подам в отставку, если на меня будут распространяться навязанные им ограничения. Его превосходительство заявил, что он хотел бы, чтобы я понял, что в будущем я не должен передавать генералу Бонапарту какие-либо газеты или передавать ему какую-либо устную информацию — новости или сведения из газет — без получения на то предварительной санкции губернатора. Я заявил, что в этом случае я окажусь в затруднительном положении и не буду знать, как мне поступать, ибо после прибытия любого корабля на остров Святой Елены Наполеон всякий раз спрашивает, а есть ли какие-нибудь новости. Вероятно, что я не смогу делать вид, что я ни о чём не осведомлён. Его превосходительство заявил, что как только прибудет какой-нибудь корабль, то капитану Попплтону и мне не следует покидать Лонгвуд до тех пор, пока вся полученная с корабля информация и все новости не станут известны ему (губернатору), и тогда я смогу получить от него любые новости, которые окажутся подходящими для передачи генералу Бонапарту. Я ответил, что я, подвергнутый такому ограничению, не останусь даже на час выполнять возложенные на меня профессиональные обязанности.

Его превосходительство заявил, что несколько месяцев назад я передал генералу Бонапарту информацию величайшей важности до того, как он (губернатор) сам узнал о ней. Эта информация касалась роспуска палаты депутатов во Франции. Губернатор далее сказал, что я сам сообщил ему, что я информировал об этом генерала Бонапарта. В связи с этим его превосходительство спросил меня, передал ли я эту разведывательную информацию генералу Бонапарту устно или использовал для этого газету. И, если это было так, то не получал ли я эту газету из рук сэра Пултни Малькольма.