мародеров не просто протянулись, а уже уничтожили большинство томов указанных журналов с публикациями Лобачевского в государственных библиотеках. О том, как путем вырезок формируется якобы «отдельный оттиск», рассказ чуть ниже. Пока же – скажем о результатах такой деятельности в связи с публикациями Лобачевского.

Первое издание таблицы Д. И. Менделеева (1869)

«О началах геометрии» Лобачевского, но не оттиск, а именно собранные вместе вырезки из «Казанского вестника» (1829–1830) с титульными листами номеров журналов просто-таки триумфально шествуют по миру. И каждый раз, когда такой «комплект» появляется на свет, я мысленно скорблю о том, кто стал «донором», – о кастрированном неизвестными лицами комплекте журнала. В 1998 году на Christie’s комплект таких вырезок был продан за 387,5 тысяч долларов (причем на двух журнальных титульных листах даже стояли старые штампы Библиотеки Академии наук, что было указано в аукционном каталоге); другой – в 2006‐м был оценен на Sotheby’s в 200–250 тысяч фунтов, третий – в 2010‐м продан на Christie’s за 134,5 тысячи долларов. Или же вырезка статьи «Воображаемая геометрия» из «Ученых записок Казанского университета» – в 2019 году она была продана на аукционе Christie’s за 150 тысяч фунтов.

Казалось бы, такие цифры должны опровергнуть наш тезис о том, что рынок русской научной книги находится в глубоком зачатке. Однако если мы прибавим к указанному имени еще несколько гениев русского естествознания, почитаемых на Западе, прежде всего речь о Д. И. Менделееве и К. Э. Циолковском (но именно об их основополагающих новаторских работах), то здесь интерес к этой теме почти что заканчивается. Леонард Эйлер, работы которого традиционно высоко оцениваются на рынке, все-таки хотя и умер в России, но принадлежит всему миру, и потому мы не рассматриваем его в этой связи. Но, опять же, если за рубежом публикации трудов Л. Эйлера, Н. Фусса и прочих ученых, писавших не по-русски, но живших и работавших в России, пользуются интересом собирателей и оцениваются достаточно высоко, то у нас рынок для них будто отсутствует: книги эти попросту не покупают (ответ в разделе «Иностранщина»).

То есть если и говорить о разделах в собирательстве, которые еще ждут времена высоких цен и крупных коллекций, то это именно раздел «Наука». И список ученых, которые доставили славу русской науки в мире, явно не ограничивается упоминавшимися выше. Вместе с известностью, которая уже есть, придет и серьезный коллекционный интерес к изданиям фундаментальных работ П. Л. Чебышёва, И. М. Сеченова, А. М. Бутлерова, С. В. Ковалевской, И. П. Павлова, И. Л. Мечникова, В. М. Бехтерева, А. Н. Крылова и так далее. Цены на них уже растут, но впереди у них еще и большая перспектива. То же нужно сказать о русских ученых XX века, которые оказали серьезное влияние на развитие науки как в СССР, так и в мире, – физиках, математиках, химиках…

Нехарактерные автографы

Отдельным и довольно непростым аспектом коллекционирования и исследования рукописей представляются случаи, когда на вашем пути встречаются автографы, которые якобы написаны известными авторами, но столь нехарактерным для них почерком, что неминуемо встает вопрос об их подлинности. При этом они не являются фальсификатами, просто тот почерк, которым они исполнены, серьезно отличается от эталонных образцов.

В целом в таких случаях, если перед вами просто записка с подписью, можно предположить, что это не автограф, а список, и, по-видимому, именно в качестве списка он будет восприниматься и исследователем, и антикваром.

Каждый из читателей без труда разыщет в своей памяти эпизоды, когда он сам, а не кто-то там еще, писал таким невообразимым почерком, что ему даже было неудобно за это. Обычно такое происходило не там, где имеется стул, стол и зеленая лампа, а в иных местах, в которых не было возможности думать о почерке и его красоте: на почте, где негде приткнуться, в паспортном столе, в поликлинике…

Мы бы, пожалуй, не задумались о нехарактерных автографах, если бы не сугубо жизненная ситуация именно по части изучения рукописей. Некогда, за дружеской беседой с К. М. Азадовским, речь зашла о нахлынувших подделках автографов Иосифа Бродского. Ведь когда на рынок выходят автографы какого-то великого литератора и цена их возрастает и возрастает, то рефреном следуют на рынок и фальсификаты.

На это Константин Маркович, видя в моем отношении к фальсификатам некоторую крайность моей подозрительности, через некоторое время, когда я уже вернулся в Москву и забыл о разговоре, задал мне любопытную задачку. Ниже, чтобы не пересказывать своими словами, приведу фрагмент письма (получив на это разрешение у автора):

О фальсификатах и подлинниках. Есть удивительные истории. Расскажу одну из них. В декабре 1960 года я отмечал свой день рождения (который в действительности 14 сентября. – П. Д.). Пригласил Бродского (мы недавно познакомились). А в декабре пришлось отмечать потому, что в сентябре наш факультет трудился на картофельном поле.

Иосиф пришел с опозданием, извинился, что ничего не принес (безденежье!), но вытащил из кармана бумажку, на которой было нацарапано несколько строк – экспромт, написанный во дворе нашего дома, наспех, в сильный мороз, как говорится, скрюченными пальцами.

Бумажка сохранилась. Но если бы я сегодня предложил ее на любой аукцион, то наверняка услышал бы: «Это не Бродский! Даже отдаленно не похоже!»

Да, не похоже. То есть в самом стихе ранний Бродский кое-как просвечивает (но это надо уметь разглядеть!), а вот почерк – совсем не похож.

Как быть в таких случаях? Ваш комментарий, профи.

Текст этот, написанный чернилами и в конце имеющий росчерк «И. Бро…», который можно при желании принять за подпись Иосифа Бродского, начинается следующими строфами:

Как зверь

от холода оскален,

стою с бутылкой во дворе.

Наш Константин

прекрасный парень:

сумел родиться в декабре…

Этот вопрос заставил задуматься. Каков должен быть аргумент, который заставит кого-либо поверить, что этот вырванный из тетради скомканный листок – автограф неизвестного стихотворения, написанный лауреатом Нобелевской премии? Что должно заставить поверить не только кого-то, но и вообще ввести этот текст в корпус автографов Бродского?

Ответ же я дал примерно следующий. Конечно, сам по себе этот листок может кому-то казаться заслуживающим доверия, кому-то нет, и мое доверие к рассказу К. М. А. мало что решает в этом случае. Потому что для легитимации этого листка как автографа требуется нечто большее, чем только сопутствующий рассказ.

Представим умозрительно себе сопоставимую