Три дня спустя у берега Зоэ встретили служители Башни и гвардия короля. Торжественность показалась избыточной и даже надуманной.

Новорожденный нэрриха, найденный на берегу, был ничуть не похож на Ноттэ, лучшего из детей ветра. Этот смотрелся, как худощавый мужчина средних лет – уж точно к тридцати, а то и старше, прикинула Зоэ. Был он странный, с глянцевым гладким черепом, с затаенным отчаянием в темных глазах, с затравленно опущенными плечами… А еще в нем ощущалось глухое нежелание общаться.

Зоэ сперва расстроилась, но постепенно смирилась, назвала чужака братом, как велели и Вион, и служители. В конце концов, любому существу нужен дом: местечко в душе и мире, огороженное от сквозняков обмана и недоверия… До сих пор Зоэ не приходилось быть для кого-то главным человеком, она сама искала тепла и защиты. Видимо, – подумала девочка, жалостливо опекая нового родича, – пришло время отдавать. Защищать и согревать, делиться и учить.

Постепенно чужак пообвык и начал разговаривать. Лишь три недели спустя карета, едва способная пробиться сквозь череду повсеместных, наспех устроенных по воле королевы, празднеств, торжественно въехала в столицу. Новорожденный нэрриха к этому времени уже пробовал улыбаться и забавно хмурился, вслушиваясь в людскую речь. Проявлял интерес, осторожно выговаривал несложные слова. Зоэ гордилась своей полезностью для целой – подумать только! – страны. И всё было совсем-совсем хорошо… Только во снах по-прежнему шуршал изодранными крыльями мотылек, не способный взлететь. Он так и остался в волосах, вроде живой, а вроде и нет…

Лишь осенью Зоэ узнала, что мог означать её сон.

Из сумерек, из невнятного шепота дождя, явился чужак. Он без стука отворил дверь и уселся в кресло – вымокший насквозь, хмурый, со впалыми щеками и нелепо всклокоченными рыжими волосами. Чужак долго молчал, грея руки над камином, растопленным первый раз за сезон. Наконец, он покосился на Зоэ, улыбнулся, принимая с благодарностью вино и чимский шоколад, добытые с верхней, гостевой, полки.

Пребывание во дворце приучило Зоэ не бояться незваных гостей и не ждать беду. Зачем? Рядом дедушка Челито, только охни – вскочит и стражу кликнет, у него бессонница. Да и младший из нэрриха в соседней комнате. Он, пусть и мало понимает в жизни, оружие освоил быстрее, чем беглую речь. С первого взгляда, ещё летом, выбрал себе старомодный широковатый клинок, одобрительно хмыкнул – и пошел звенеть сталью вдвоем с Вионом.

Зоэ подбросила дров в огонь и пошевелила угли, любуясь роем растревоженных искр. Гость допил вино, снова набулькал в кубок до краев и сыто, благодушно вздохнул. Откинулся на спинку кресла и завёл разговор, не представляясь.

– У тебя есть вопросы?

– Много, – почему-то сразу пожаловалась Зоэ и взялась перечислять самые таинственные. – Почему патор жил во дворце уединенно и потом р-раз… сгинул? Отчего королева что ни день, требует танцевать и думать о какой-то золотой рыбке? И зачем это король вдруг поехал на юг, если там враги? И ещё беда непонятная: меня не навещает Вико! И, чуть не забыла: а как тебя зовут? И да, вот беда: где Ноттэ, стоит его упомянуть, все отворачиваются и замолкают, и страшно… так страшно!

Зоэ смолкла, выболтав свой главный страх, жалобно глянула на гостя, мокрого и утомленного, явившегося уж наверняка тайком и вовсе не понять, достойного ли откровенности. Тот невесело улыбнулся, рассматривая свои поношенные башмаки и брошенный у двери мокрый, линялый плащ.

– Я Кортэ, сын тумана. Меня в столице не ждут. Подумай сама: хорош я буду, явившись к Изабелле, когда она в положении. Ведь и невольно, а напомню, что она велела убить меня, вполне за дело, хотя дело то быльем поросло, растрепалось по ветру. Но я-то вот – жив…

– Волнительно, – не одобрила Зоэ, исключив вопрос с танцами и рыбкой, а заодно порадовавшись за королеву.

– То-то же… Благодаря тебе у нас теперь мир, его надо беречь. Вот я и берегу. Живу, смешно самому, в обители у багряных. Ну, когда не занят иными делами и не странствую. Они то ли ненавидят меня и пытаются запереть и удержать, то ли считают личным грешником на воспитании. Мы летом славно друг дружку… вразумляли, – несколько веселее сообщил гость. Помолчал, допил вино и крякнул от удовольствия. – Драк у нас в обители вдоволь, одна беда: фанатики сами вина не пьют и мне не приносят, даже яблочного. Впрочем, года за два или я излечусь от ереси, или они – от святости… второе предпочтительно. Кажется, они уже поняли: если я возьмусь проповедовать, им же будет хуже.

– Зачем ты пробрался сюда?

– Видишь ли, я намерен учиться у Ноттэ, – совсем тихо и грустно сообщил гость. – А только нет его в мире. И надежды… и надежды нет, я не хочу тебе врать. Я уже много у кого спрашивал, все твердят одно и то же. Оллэ, сморчок бессмертный, хоть и брюзжал в полный голос о своем безразличии к миру и его населению, а все одно, галопом рванул из Сантэрии к маджестику, библиотеку перерыл до донышка, всё искал старые намеки и забытые рецепты. Абу – ты его не знаешь, и к тому же он нездешний – в голос воет от горя, он на юге всё перевернул. И тоже впустую…

Зоэ почувствовала, как пол уходит из-под ног и быстро нащупала кресло. Села, перебрала кисти шали и заодно старательно привела в порядок мысли, и убедила язык не отниматься прежде времени.

– Как это… нет в мире? – испуганно выговорила Зоэ. – Ты что такое сказал? Ты вообще – кто? Ты кто такой, чтобы это вот сказать? Ты… Не может быть. Да я бы знала… ну точно бы знала. И такого быть не может, он обещал явиться ко мне и велел ждать. Он же обещал! Ноттэ – надежный. Ноттэ не умеет обманывать. Только не он!

– Не бормочи удобные глупости, ты знаешь, что его нет, – не усомнился гость. Зло оскалился и наклонился вперед, глядя без приязни. – Если не так, медяк тебе цена со всеми твоими славными деяниями, уже бойко превращаемыми в легенды, Башня иначе-то не умеет. Тебе теперь два пути: или в святые, или в мученицы… Второе им выгоднее.

– Знаю. Только вот им, – Зоэ показала не самый приличный жест и подмигнула гостю, окончательно себя уверив: этот нэрриха странный, и говорит он слова, которые вызывают боль… а только пусть так, эти слова – правда! И сам рыжий сын ветра – не худший из нелюдей и людей. – Не ври мне, что Ноттэ нет. Говори толком, с чем явился.

Гость расхохотался, отстучал дробь ладонями по штанам. Мокрым насквозь: дождь-то за окном неуемный, осенний. Пошумев, гость притих, задумался. Потом негромко, скороговоркой, морщась и глотая подробности, как яд – с отвращением и вынужденностью – изложил историю танца на острове, грозового шквала и отданного долга.

– Эй, насчёт Ноттэ… ты ведь немножко прав, тот сон про мотылька… Значит, не сон. И мне никто не сказал? – испуганно прошептала Зоэ.

– Очнись, наивная, кто б стал говорить? Вион едва ветер с запада унюхал, прыгнул на коня и понёсся махом – к Оллэ в ученики! Это-то ты заметила, нет его во дворце, – скривился гость.

Зоэ дернула плечом и смолчала. Еще как заметила! Возразить нечего: обидно, а ещё на душе тускло от упоминания знакомого имени. Вион обещал не бросать, говорил – буду рядом. Как сейчас помнится: в последний раз Вион явился вон из той двери. Вбежал запыхавшийся, просиял восторженной улыбкой, схватил рапиру, невпопад кивнул на вопрос – и сгинул. Только к вечеру и удалось разузнать: ускакал из столицы, никому и словечка не объяснив.