Тогда Зоэ от огорчения стала неразговорчива, королева заметила – и холодно, сухо усмехнулась.

– Нэрриха, куколка, за то и зовутся нелюдьми, что ровней нас не числят, – без раздражения отметила Изабелла, гладя по голове. – Все они вроде башмаков, на одну колодку пошиты, как по мерке. А внешние отличия – только узорчики и бантики, обман для глаз. С кем ни поведись, мозоли неизбежны…

Зоэ удивилась сравнению нэрриха с обувью, но возражать не стала. От предательства Виона было именно такое ощущение – саднящего крупного мозоля. Вион сгинул, а боль осталась надолго. И новую дружбу примерять сделалось сложно: недоверие мешало, как мозоль.

Дверь качнулась без шума, в проеме возник юный нэрриха. С тихой улыбкой глянул на названую сестру, затем на гостя – уже без приязни, с каким-то подслеповатым прищуром недоумения. Так он смотрел почти всегда на новых людей: будто против солнца стоит и видит их не вполне отчетливо. Рыжий плечистый гость хмыкнул, схватил кубок, выхлебал вмиг и приглашающе махнул.

– О! Ты кстати. Я Кортэ. Ты уже выбрал имя? – гость оживился до розовости щек, заметив движение подбородка, мало похожее на кивок, слишком скупое. – Надеюсь, в святые не лезешь и вином не брезгуешь? Иди сюда, обмоем. Сидр здесь есть? Да ты толковый младенец! Тащи, и побольше, я пока что схожу за подарком. А вообще-то у меня тоже сидр есть. Я крепко к нему пристрастился.

Рыжий нэрриха прыжком покинул кресло, в два шага пересек комнату, затопал по коридору, пританцовывая и напевая. Зоэ недоуменно пожала плечами: разве так надо прятаться от королевы, если полагаешь себя нежеланным во дворце? Хотя… чему удивляться? Есть те, кого ищут, и есть иные – кого в упор не замечают, сберегая собственный покой. Взять хоть дона Эппе, королевского пса: для всех он невидимый невидимка, а как оскалится, так и вовсе улица пустеет, хотя взгляд на него никто не обращал, увидеть его оскала вроде и не мог! Кортэ, очевидно, похож по нраву, а вдобавок он нэрриха.

Ненадолго оставшись наедине с собой, Зоэ настороженно повела плечами, зябко поежилась, потянула любимую теплую шаль со спинки дивана.

Ноттэ сгинул… Счесть гостя лжецом нет причин. Почему же отчаяние упорно обходит стороной? Ноттэ родной, по настоящему, без него и дышать-то никак невозможно. Всякий вечер Зоэ глядит на румянец заката и думает о том, кому обязана жизнью и нынешним счастьем сытости, уверенности в завтрашнем дне. А ещё – ждет… то есть ждала.

Кортэ прогрохотал по коридору, влетел к залу, замотал головой, по-собачьи стряхивая дождинки с неопрятно торчащих волос. Бросил к ногам мешок, гордо хлопнул по боку объемистого свертка. Дождался, пока младший нэрриха явится и выставит на стол бутыли и кубки, подвинет себе кресло и сядет, с прежним подозрением косясь на наглого пришельца.

– Имя! – потребовал рыжий, хлопком по донышку выбивая первую пробку.

– Альба, – представила Зоэ своего названого брата.

– Сын зари? – одобрительно уточнил Кортэ, сразу выбрав подходящее толкование смысла имени.

Дождался кивка Зоэ, поднял бутыль в вытянутой руке и принялся без спешки, тонкой струйкой, переливать сидр в кубок, удерживаемый в низко опущенной второй руке. Одновременно сын тумана пояснил торжественно и сосредоточенно: теперь он в сидре разобрался и крепко знает, как следует подавать и сколько раз переливать, наполняя вкусом.

– Хорошее имя, – похвалил Кортэ, закончив колдовать над сидром и раздав кубки. – Первое на моей памяти имя нэрриха, хранящее свет и надежду, а не разочарование и боль. Ни шторма, ни тумана, ни гнуснейшего штиля, полного неопределенности и скрытой угрозы, ни иных гадостей и двусмысленностей. Будь у меня такая сеструха, я бы тоже жил младенцем, радовался каждому дню.

Кортэ кивнул, подтверждая свои слова, и выпил сидр в несколько длинных глотков. Указал на сверток и жестом пояснил – тебе. Альба принял подарок, на лице проступила осторожная заинтересованность. Пальцы юного нэрриха бегали бережно и быстро, слой за слоем снимали плотную ткань, сберегающую вещь от дождя. Кортэ щурился и, не ожидая результата, продолжал прерванный ненадолго разговор о нынешних делах и о том, почему исчезновение Ноттэ осталось тайной для Зоэ.

– Никто не сказал… Да ты сама посуди: гранду Факундо не до тебя, его норовят то отравить, то вовсе сжечь за ересь, то произвести в паторы. Страдальцу живется не проще, чем тебе, а ведь он на редкость толковый и даже порядочный человек для служителя Башни. К тому же Факундо очень занят: хочет создать из Сантэрии святое место и постоянное чудо, даже маджестик проникся и поддержал идею… горячо. Ага, сразу после того, как Оллэ пообещал лично прощупать его сердце еще при жизни. – Рыжий нэрриха оскалился, опустил руку в огонь, поморщился, слушая, как шипят сгорающие волоски на тыльной стороне ладони и упрямо трогая угли. Отдернул руку, подул на пальцы. – Не, святость ко мне не липнет… Люди на юге по углям бегают. Я видел, даже сам попробовал как-то, давно было дело… Ух и пытка!

Зоэ хихикнула, подперла кулаками щеки, завозилась, заползла глубже в кресло, устраиваясь удобно, чтобы и слушать гостя, и поглядывать на Альбу, все еще разворачивающего бесконечные ткани.

Дурные, страшнейшие новости по-прежнему не пугали. Если уж не врать себе, то куда страшнее было до прихода Кортэ: подспудно ощущать, что все кругом недоговаривают – и понимать свою неспособность выведать правду… Гость рассказал худшее, сбывшееся – и все же почему-то принес надежду.

– Что надо сделать для Ноттэ? – уточнила Зоэ.

– Это мой вопрос! – возмутился рыжий нэрриха. – Ноттэ еще летом сказал: вы, люди, для нас не абы кто, а высшие существа. Ты не охай, вы и гадчайшие тоже, а вообще – крайность сплошная, с серединкой у вас слабовато… Так вот, Зоэ. Никто не знает, что можно сделать, потому что нет надежды. Но есть мы. Все, кому дорог Ноттэ. Он ушёл, но мы – его долги. Его камень на шее и даже рабская цепь. Мы тянем его назад, к земле… И надо его тянуть во всю силу! Он же совестливый. А мы – неуемные… Я первейший завистник Ноттэ, он обещал учить меня, и я намерен учиться у него, строго обязательно у него, и ни у кого иного. Лупе – его плясунья и, как она утверждает, сын заката оказался толковой свахой, это тоже немалый долг. Энрике, дурень, то молится, то за ум берется и строит дом, но и ему без Ноттэ не жизнь. Вико к тебе не ходит даже в гости, на верфях засел и рычит ночами, больно ему… Факундо, человек божий и занятой, в редкие минуты отдыха искренне считает Ноттэ святым и грозится признать мучеником со всеми привилегиями… посмертными, естественно. Оллэ иногда крепко пьет сидр – я его пристрастил, грешен – и голыми руками крошит столешницу, утверждая в пьяном гневе, что Ноттэ выскочка, худший ученик. Еще есть Абу, и… и так далее… нас много, тех, кто не желает терять, даже потеряв.

– И что мне делать? – повторила вопрос Зоэ.

Альба наконец разворошил сверток и бережно добыл сам подарок. Нахмурился, трогая струны и вздрагивая при их отклике, поворачивая голову, чтобы точнее разобрать звук. Кортэ наблюдал прямо-таки хищно, жадно.

– Не знаю, что надо делать, – развел руками сын тумана, когда струны затихли. Вздохнул и снова упрямо сунул ладонь в огонь. – Слушай, как думаешь: если долго пробовать, волдыри перестанут вскакивать?