После провала моего страшного опыта она не годилась дляосвобождения; она напоминала преступницу, отданную на расправу палачу,способную лишь горько и мечтательно улыбаться, пока ее, несчастную, измученную,ведут к последнему кошмару – на костер. Она была безнадежным пациентом впропахшей антисептиками палате современной больницы, высвободившимся наконец изрук молодых, чрезмерно рьяных врачей, оставивших призрак на белой подушке впокое. Хватит! Я не хочу это воскрешать. И не буду.

Я никогда ее не любил.

Я не умел.

Я выполнял свой план с леденящей душу отрешенностью и сдьявольским прагматизмом. Осужденная на смерть, тем самым лишенная правасчитаться полноправным членом нашего сообщества, она стала идеальным материаломдля претворения в жизнь моей прихоти. В этом-то и состоял весь ужас, тайныйужас, затмивший всякую веру, к которой я мог бы обратиться в разгар моихэкспериментов. Так что тайна осталась со мной, с Арманом, свидетелем вековневыразимой, утонченной жестокости. Эта история не подходила для нежных ушейохваченного отчаянием Луи, который никогда бы не вынес описания ее деградацииили страданий, который в душе так и не смог пережить ее страшную смерть.

Что касается остальных – моих глупых и циничных подданных,похотливо прислушивавшихся к крикам, доносившимся из-за моих дверей, и,возможно, догадавшихся о истинной сущности моего неудачного колдовства, –то эти вампиры погибли от руки Луи.

Весь театр поплатился за его горе и ярость – и, наверное, посправедливости.

Не мне судить.

Я не любил тех циничных французских лицедеев-декадентов. Те,кого я любил, те, кого я мог бы полюбить, находились, за исключением Луи деПон-Дю-Лака, вне пределов досягаемости.

Я получу Луи – таков был мой вердикт. Больше мне никто небыл нужен. Поэтому я не стал вмешиваться, когда Луи испепелил общество ипечально известный театр, рискуя собственной жизнью, напав на него с огнем икосой, в час рассвета.

Почему же он согласился пойти со мной?

Почему он не сторонился того, кого винил в смерти Клодии?«Ты был их предводителем, ты мог их остановить!» – это его слова, брошенные супреком в мой адрес.

Почему мы столько лет скитались вместе, скользя какэлегантные фантомы в саване из бархата и кружев, пока не добрались доослепительных огней и электронного шума современной эпохи?

Он остался со мной, потому что у него не было выбора. Толькотак он мог продолжать жить, а для смерти у него никогда не хватало мужества – иникогда не хватит.

Поэтому он терпел потерю Клодии, как я терпел векаподземелий и годы мишурных бульварных спектаклей. Но со временем он все-такинаучился быть один.

Луи, мой спутник с иссохшей волей, напоминавший прекраснуюрозу, мастерски засушенную в песке, чтобы она сохранила не только своипропорции, но и запах, и даже цвет. Сколько бы крови он ни пил, сам он становилсясухим, бессердечным, чужим для самого себя и для меня.

Прекрасно понимая ограниченность моего извращенного духа, онзабыл обо мне задолго до того, как мы расстались, но я успел кое-чему у негонаучиться.

Некоторое время, испытывая по отношению к миру благоговениеи замешательство, я тоже жил один... Наверное, впервые я остался по-настоящемуодин.

Но сколько каждый из нас может прожить без общества? Со мнойв самый черный час всегда была ревностная сторонница древних законов Алессандра– или, по крайней мере, болтовня тех, кто считал меня маленьким святым.

Почему же сейчас, в последнее десятилетие двадцатого века,мы ищем общества друг друга хотя бы для того, чтобы обменяться несколькимисловами или изъявлениями участия? Почему мы собрались здесь, в старом, пыльноммонастыре, где столько пустых комнат с кирпичными стенами, чтобы оплакиватьВампира Лестата? Почему старейшие из нас пришли сюда, дабы своими глазамивзглянуть на свидетельство его недавнего устрашающего поражения?

Мы не выносим одиночества. Мы не можем его пережить. Дажедревние монахи, люди, отказавшиеся от всего остального во имя Христа,установившие для себя жесткие правила жизни в уединенных кельях или принявшиеобет нерушимого молчания, тем не менее собирались в братства, чтобы быть рядом другс другом. Они не переносили одиночества.

Мы остаемся слишком похожими на людей; мы все-таки слепленыпо образу и подобию Творца. А что мы можем сказать о нем с уверенностью? Толькото, что, кем бы он ни был – Христом, Яхве, Аллахом, – он создал нас, потомучто даже он в своем бесконечном совершенстве не смог выносить одиночество.

Со временем у меня, естественно, родилась новая любовь,любовь к смертному мальчику Дэниелу, которому Луи излил свою историю,опубликованную под абсурдным названием «Интервью с вампиром», которого явпоследствии сделал вампиром по тем же причинам, что и Мариус сделал вампиромменя: этот мальчик, мой верный смертный спутник, лишь временами превращавшийсяв невыносимого зануду, должен был умереть.

В самом по себе перерождении Дэниела никакой тайны нет.Одиночество неизбежно заставляет нас совершать подобные поступки. Но я твердоверил, что наши создания всегда будут презирать нас за это. Не могу утверждать,будто я никогда не презирал Мариуса за то, что он создал меня, за то, что он невернулся, дабы сообщить, что сумел пережить ужасный огонь, разожженный римскимобществом. Я предпочел искать Луи, а не создавать новых вампиров. И созданиеДэниела наконец-то убедило меня в справедливости прежних опасений.

Дэниел, пусть он жив и странствует, пусть он вежлив и мягок,выносит мое общество не больше, чем я его. Вооруженный моей могущественнойкровью, он может справиться с любым, у кого хватит глупости нарушить его планына вечер, на месяц, на год, но не может постоянно находиться в моем обществе –впрочем, как и я в его.

Я превратил Дэниела из мрачного романтика в настоящегоубийцу; я вселил в клетки его нормальной крови тот ужас, который, как онвоображал, он прекрасно воспринимает во мне. Я ткнул его лицом в плоть первойюной невинной жертвы, которую ему пришлось разорвать, чтобы утолить неизбежнуюжажду, и тем самым рухнул с пьедестала, куда он возвел меня в своемненормальном, богатом, неистово поэтичном и буйном смертном воображении.

Но, потеряв Дэниела, а точнее, обретя в нем сына, я обрелостальных. Иными словами, я потерял его как смертного любовника и постепенноначал с ним расставаться.