– Тебе по большому счету даже все равно, смеюсь я от радости или плачу от горя, да? Только бы испытать эмоции, все равно какие.

– Для твоего блага я бы предпочел первый вариант, – не отрывая глаз от книги, ответил он.

Признание. Я не удержалась от нервного смешка. Не зря он говорил, что от меня фонит эмоциями, как от Чернобыля. Спустя полгода я все-таки нашла объяснение его интересу.

– Ты когда-нибудь задумывалась, какая она, смерть? – неожиданно спросил Диз.

Жестокая. Уродливая. Несправедливая.

– Она справедлива, – не согласился он со мной. – Она приходит к каждому. И она может быть милосердной. Проблема в том, что жизнь может существовать без смерти: вы, гени, с дарованной вам вечностью были бы тому примером, если бы не ваша глупость. Но не наоборот. Смерть всегда – лишь отражение жизни.

Вот и ответ. Потому он был так холоден здесь, копируя окружающих: какая жизнь может быть в Аду? Явно не полная душевного тепла. Потому стремился избежать возвращения домой любой ценой…

Он не пытался оправдаться. Не фыркнул (Сколько раз я слышала этот звук от Лины и не обращала внимания?), посчитав мою теорию идиотизмом. Он подтверждал мои слова. Стало горько. А ведь меня предупреждали. И Макс, и Райли, от которой я отмахивалась, и сам Диз…

«Ты сказала, что выдержишь правду».

Выдержу?

Да. Только это никогда не будет любовью – останется глупой безответной влюбленностью. А я… Я не гени. Не совсем. Выросла я человеком. И, как каждый человек, просто хотела, чтобы меня кто-то полюбил. Дурацкое обыденное желание, в котором признаться-то стыдно.

– Хоть что-то из этого – твое?

Или все чужое? Пропущенное через себя. Эмоциональная телепатия, чтоб ее. И ее последствия. В первую очередь для окружающих, слишком наивных и легковерных. Готовых увидеть чувства у других, тогда как существовали только их собственные.

– Если тебя разозлит какой-то придурок, который сердился на весь мир, не смотрел, куда шел, и отдавил тебе ногу, чье это будет раздражение – твое или его? Если считающий это утро самым счастливым в своей жизни бариста в столовой улыбнется тебе, вручая кофе, и ты улыбнешься в ответ, заражаясь его радостью, кому будет принадлежать эта улыбка?

– Я серьезно.

– Я тоже, – Диз захлопнул книгу и вернул ее на полку. – Полагаю, будет лучше, если ты сама найдешь ответ на свой вопрос.

Прозвучало почти как «Нет». Почти, но… Может, я ошиблась? У него все-таки были свои чувства?

Или я опять принимала желаемое за действительное?

– Нам нужно к Тане. Я обещал ей зайти с утра.

Комната Таны нашлась на самом верху винтовой лестницы – и то лишь потому, что Диз прикрикнул на дом, чтобы тот перестал путать следы. Башня не хотела нас пускать. Да и сама хозяйка была не в настроении принимать гостей. В полумраке я споткнулась о скомканное покрывало, звякнула бутылка, на которую я наступила. Диз резко дернул шнурок штор, запуская внутрь свет. Тана, свернувшаяся калачиком на самом краешке огромной кровати, тихо всхлипнула – а я уже решила, что она спала. Тяжело вздохнув, Диз сел рядом и провел рукой по ее волосам. А Тана слепо потянулась к нему и разрыдалась, вцепившись в футболку.

Похоже, я обнаружила девушку, имеющую обыкновение, как Диз выразился, плакать у него на груди.

Сегодняшнее поведение настолько не вязалось со вчерашними высокомерным взглядом и хищной улыбкой, что я растерялась. Что могло произойти? И куда делся Филипп?..

Черт. Кажется, я начинала догадываться. Вот что Диз имел в виду под последними днями. Поэтому Тана так настаивала на прошлой ночи.

«Извини», – неслышно прошептал Диз, продолжая обнимать сестру.

«Мне уйти?» – я так же молча указала на дверь.

«Не надо».

Все равно я чувствовала себя неловко. Это была семейная сцена, не для посторонних глаз. Не для моих точно. Дождавшись, пока плач стихнет, а Тана немного успокоится, Диз легко подхватил ее на руки и скрылся за одной из дверей. До меня донесся всплеск воды и женский визг, который сменился нецензурным воплем.

– Десять минут, – невозмутимо ответил ей Диз. – Я засекаю время. Если решишь утопиться, как в прошлый раз, я тебя вытащу и сам утоплю. Предупреждаю: будет неприятно.

Судя по тону, он не шутил. Вернувшись из ванной, Диз опустился на корточки перед одним из дубовых шкафов. Достал кувшин с красным соком, прозрачную бутылку. Высыпал в «Кровавую Мэри» столько соли, что хватило бы, чтобы восстановить электролиты, потерянные за всю жизнь. Подумав, смешал второй коктейль для себя и кивнул мне на диван у окна. Я присела и удивленно приподняла брови, когда передо мной поставили стакан томатного сока.

– Утро на дворе.

– Ад на дворе, – тон в тон ответила я ему. – По-моему, это достаточная причина, чтобы наплевать на время суток.

Пожав плечами, Диз поменял стаканы местами. Я неуверенно обвела пальцем стеклянную кромку.

– Она каждый раз так влюбляется? – тихо спросила я, прислушиваясь к плеску в ванной.

– Она не…

– Не влюбляется, ладно. Я помню. Демоны не любят. Но вы привязываетесь. Это ты не будешь отрицать?

Диз занял место на диване напротив.

– Не буду. Мы называем это малым кругом. Никто из нас не может выбирать, в каком круге родиться и какому отцу принадлежать. Но каждый может составить свой малый круг: из тех, ради кого пойдет на все, потому что знает, что ему всегда ответят тем же.

Вот, значит, что крылось за его «Ты меня попросила». Спасибо за доверие, Диз. Только не уверена, что смогу его оправдать.

– И я… в твоем малом круге? – все-таки уточнила я.

– Ты. Лина. Бенедикт…

– Бенедикт? Он же демонолог!

– Ты тоже.

Аргумент.

– Он пытался изгнать тебя в Ад!

При помощи перевернутых башмаков и прочих средневековых рецептов, но тем не менее.

– У всех свои недостатки, – флегматично заметил Диз. – Но Бен справедлив, насколько гени могут быть справедливыми. Я доверю ему свою жизнь, потому что знаю, что он не тронет невиновного.

Вопрос только, кого из нас можно считать невиновным?

– И твоя сестра слишком многих впускает в свой малый круг, или как вы это называете?

Если бы он был человеком, я бы сказала, что вид у него стал виноватым.

– Тана… отдельный случай. Она кера[47]: когда миру необходимо убрать человека, она оказывается рядом. Она не причина, не убийца, не может контролировать, кто окажется следующим. Но она становится его смертью. И как все смерти, она не должна ничего чувствовать. Но генетика в нашем с тобой случае – очень забавная штука. Я получил отцовскую природу и характер матери, а Тана гораздо больше похожа на отца и его круг. Ярость, жажда, одержимость – все досталось ей. В результате мы оба стали родительским разочарованием, – легкомысленным тоном закончил он, – родичам со стороны матери Тана кажется слишком дикой, а я… Даже демоны не любят смерть, не только вы.