Перпиньян пал после того, как Брезе разбил испанский флот, который был последней надеждой города на помощь, и король вернулся на север. В середине августа Ришелье решил отправиться вверх по Роне до Валанса и взял с собой де Ту, оставив Сен-Мара, чтобы его везли отдельно. Сен-Мар достиг Лиона 3 марта, де Ту, который был отправлен каретой из Валанса, — 4-го, а Ришелье — 5-го. Гастон, как обычно, был прощен, но с этого времени он должен был жить как частное лицо.

Сен-Мара и де Ту судили в первую неделю сентября, и каждого из них хитростью заставили косвенно подтвердить виновность другого. Председательствовал в суде Сегье. Людовик сам написал, что Сен-Мар был самозванцем и клеветником, но де Ту, обвиненный только в соучастии, чуть было не избежал смертного приговора, поскольку свидетельства Сен-Мара против него не были ничем подкреплены и двое судей проголосовали за его оправдание. Ришелье покинул Лион до оглашения приговора. Мать Сен-Мара была заключена в тюрьму в Турени, а замок Сен-Мар разрушили. У профессионального палача на тот момент была сломана рука, а заменивший его человек отрубил осужденным головы так неумело, что толпа пришла в ярость. Де Ту был подавлен, нервничал и молился, но Сен-Мар вел себя с показной бравадой, требовал (и получил отказ), чтобы ему предоставили плаху повыше, чем у де Ту, поскольку он выше рангом, и отказывался снимать шляпу, швырнув ее в конце концов в толпу, которая, похоже, симпатизировала ему.[305] Мазарини договорился о подчинении Седана в обмен на жизнь герцога Буйонского, и Седан полностью вошел в состав Франции.[306] Герцогу позволили удалиться в Рим, где он впоследствии принял католичество и был поставлен командовать папской армией.

Кардинал путешествовал вверх по Роне с большой пышностью, но лежа, и каждый вечер его переносили на специальных носилках в приготовленное жилье. Один раз пришлось разрушить часть стены, чтобы внести его в дом. В Немуре его кровать была поставлена в карету, и он двинулся по дороге к Фонтенбло. Король навестил его, и де Нуайе и Шавиньи помогли ему подняться. Затем Ришелье и Людовик провели три часа, беседуя наедине. В октябре Ришелье почувствовал себя достаточно хорошо, для того чтобы вернуться в Пале-Кардиналь, где он набросал черновик длинного меморандума королю по поводу дела Сен-Мара и заявил, что снова официально попросит об отставке, если король не примет пять обязательств: не позволять своим фаворитам вмешиваться в политику, не слушать обвинений против своих министров, выяснять степень правдивости обвинений против них, прежде чем действовать, наказывать тех, кто окажется виновным в клевете, и не рассказывать посторонним о ходе заседаний совета. Должно быть, он перечислял жалобы, накопившиеся в результате обид, которые ему пришлось снести во время путешествия на юг, а также в Нарбонне, Арле и Тарасконе.

Он напомнил Людовику, как с ним обошлись после смерти Кончини, отправив в ссылку по необоснованному подозрению. Король никак не отреагировал на этот документ, поэтому Ришелье снова попросил об отставке 5 ноября. Шавиньи был с королем, который отправился на охоту. 13 ноября Ришелье снова написал королю, прося о четком ответе и о том, чтобы Людовик сформулировал, на каких условиях он согласится заключить мир с Испанией. Наконец король принял решение. Он ответил 20 ноября, что не поверил обвинениям, выдвинутым против Ришелье Сен-Маром, и хочет, чтобы Ришелье продолжил действовать, имея большую власть и свободу, чем ранее. Он не пойдет на компромиссы по поводу Лотарингии, Арраса, Эдена, Бапома, Перпиньяна, Брейзаха или Пиньероля. Неделю спустя он запретил всем друзьям Сен-Мара появляться при дворе.

В душе король явно сомневался по поводу того, стоит ли продолжать политику Ришелье. Неуверенность была порождена чувством вины, которое пробуждалось еще во время бесед с Коссеном и было несомненно усилено Сен-Маром. Пространный меморандум Ришелье, по-видимому, продолжал темы, затронутые в личной беседе, имевшей место в Фонтенбло. Ришелье по-прежнему отчитывал короля в твердой, даже авторитарной манере, которую мог бы позволить себе, если бы был его духовным наставником, и которая проявится еще раз в «Политическом завещании», странно контрастируя с почти раболепными формулировками, к которым Ришелье прибегал в письмах и меморандумах, адресованных королю. А угроза уйти в отставку звучит так, словно Ришелье — доктор, предлагающий королю выбор: или последовать его совету, или найти себе кого-нибудь другого.[307]

28 ноября начался плеврит, а усиливающийся жар стал свидетельством начала предсмертной агонии кардинала. 2 декабря врач понял, что наступает конец, хотя до самого этого дня Ришелье продолжал давать инструкции государственным секретарям, которые приходили к нему. Он предложил на должность командующих войсками виконта де Тюренна (брата герцога Буйонского) и герцога Энгиенского, который вскоре проявил себя под Рокруа. Герцогиня д’Эгийон постоянно находилась у постели кардинала, король навещал его, принимая последние советы и лично подавая кардиналу яичные желтки. Король пообещал сохранить после смерти Ришелье государственных секретарей, хотя ему все меньше нравился Шавиньи, а также сделать Мазарини преемником Ришелье. Король не вернулся в Сен-Жермен, а остался дожидаться смерти кардинала в Лувре.

Ришелье спросил у докторов о своем состоянии, исповедался перед епископом Шартрским, послушал мессу и получил последнее причастие от священника церкви Сент-Эсташ — прихода, в котором он родился и был крещен. Он умер 4 декабря днем, спокойно, с достоинством и с чувством удовлетворения оттого, что на протяжении всей своей жизни преданно служил церкви и государству. «Я от всего своего сердца молю Господа, — сказал он, — моего Судию, перед которым скоро предстану, осудить меня, если я имел иные намерения, кроме блага церкви и государства». Перед самым концом снова пришли король и его брат Гастон. Ришелье попросил свою племянницу оставить его, желая избавить ее от муки наблюдать его смерть. В его последних словах, сохраненных историей, было выражено желание иметь тысячу жизней, чтобы их все посвятить церкви.

Гриффе отмечает, что народ не любил кардинала. Когда распространилась весть о его смерти, повсюду были зажжены костры. Король, несомненно, должен был почувствовать облегчение, когда с него спали оковы постоянного давления Ришелье на его чувства и суждения. Он чувствовал это давление особенно остро с тех пор, как Коссен внушил ему искреннее чувство личной ответственности, вырождению которого в духовно губительные терзания столь безжалостно способствовал Сен-Мар. В январе пришло известие, что Оливарес отправлен в отставку, а в марте 1643 г. Людовик и сам заболел. Он умер во вторник 14 мая, на Вознесение.