бы мы были сейчас?). Они оступаются, проваливаются в подземелья, а потом двести человек сутками ищут их. Им нужно постоянно чем-то заниматься. Они то и дело притаскивают домой то котенка, то птенца, то щенка или мышь. У них отсутствует стремление к чистоте, и оно прививается с трудом, который сродни обучению игре на скрипке. Они постоянно голодны, но их невозможно заставить есть прилично: вилкой и ножом. На них не действуют ни увещевания, ни упреки, ни наказания. Им очень не нравится, что к ним относятся не как к мужчинам, вот они и торопят время: начинают курить и сквернословить. Смутные предостережения насчет «грязи» и «разврата» воспринимаются ими как обозначение таинственного пространства, куда есть доступ только для взрослых. Они внимательно разглядывают себя в зеркале, отыскивая признаки мужественности на лице. Нет ничего удивительного, что им хорошо только в обществе себе подобных; они возвращаются домой после своих игр, больше похожих на войны, поздно, уставшие, иногда с ощущением триумфа, грязные, порой в крови. До нас дошло несколько историй о раннем детстве Ричарда Львиное Сердце; рассказ о Джордже Вашингтоне и вишневом деревце, миф об Ахилле и Язоне, которых растил кентавр, и которые все время проводили на природе, бегали и резвились, причем их естественные потребности не окружали покровы тайн.

Брекенридж Лансинг воспитывал своего сына по широко распространенной в то время методе, цель которой сделать из мальчика мужчину. Для этого ребенка постоянно высмеивали за любой промах или неудачу, причем, как правило, на публике. Джорджа в возрасте пяти лет Лансинг, чтобы научить плавать, просто бросил в воду. Однажды «лучший отец в мире» позвал его, тогда шестилетнего, играть в мяч на лужайке за домом. В этом возрасте у детей координация между глазами и руками еще слабая, а мальчишеская страсть и отчаянное желание соответствовать требованию взрослых лишь все осложняли. Веселая игра закончилась слезами. В семь лет ему подарили пони, но он свалился с него раз, другой и третий, и отец продал животное. Когда ему исполнилось девять, отец познакомил его с ружьем, но каждый его промах сопровождался градом насмешек, а о его неудачах отец рассказывал всем – соседям, почтальону, мальчишкам-разносчикам. Попытавшись вмешаться, Юстейсия получила свою долю сарказма. Маленькая Энн, чтобы подлизаться к отцу, кричала во все горло брату: «Девчонка! Девчонка!» Это было ужасно. Фелисите бледнела, но молчала. Когда Джорджа выбрали вторым капитаном школьной бейсбольной команды – всего лишь вторым, потому что первым всегда был Роберт Эшли, – Лансинг не разговаривал с сыном три дня.

Природа пришла на помощь Джорджу слишком поздно. К шестнадцати годам он вымахал с отца, но стал намного сильнее. Иногда на него накатывали приступы ярости, и настал день, когда он пошел на своего мучителя со стулом в руке, но не ударил, а, словно предупреждая, медленно разломал стул. После этого случая Брекенридж Лансинг объявил во всеуслышание, что умывает руки, что Джордж – маменькин сынок, и никогда не станет настоящим Лансингом.

Отец был прав: Джордж пошел в Симсов, в Дютелье и в Крезо. За смуглую, как у матери, кожу одноклассники дразнили его нигером до тех пор, пока он кулаками не заставил их замолчать. Мисс Добри из средней школы говорила, что он был похож на разъяренную рысь. Джордж сколотил из друзей банду, и они, назвав себя «могиканами», начали терроризировать город: то переставят указатели на дрогах, то заберутся на колокольню и примутся звонить в церковные колокола, то прокрадутся на холм Херкомера, чтобы подсмотреть, как ковенанты проводят свои собрания по воскресным вечерам. А уж на Хеллоуин, когда сомнительные проделки дозволялись официально, и вовсе распоясывались. Шеф полиции Лейендекер несколько раз наведывался в «Сент-Китс». Джордж так и не закончил среднюю школу. Его отправляли в разные военные училища и частные школы, которые готовят к поступлению в колледж, но ненадолго.

Любимицей отца была Энн, и она ступала по земле в полной уверенности, что навсегда заслужила его расположение. Жизнь ставила перед ней немало препятствий, которые приходилось преодолевать с упрямством, скандалом и даже жестокостью. Она была Лансинг до кончиков ногтей: эти ангельские небесно-голубые глаза, шелковистые волосы цвета спелой пшеницы, врожденная самоуверенность. Энн уже в десять лет была леди, а в тринадцать превратилась в грозную матрону. Ее лучшей подругой считалась Констанс Эшли, та самая Констанс, которая выросла в доме, где никто не повышал голоса и не мог потребовать к себе особого внимания! Дети закрывают глаза на многое: этому качеству могут позавидовать даже дипломаты. Констанс, правда, сразу обозначила пределы, за которые не ступит, но их дружба часто подвергалась опасности.

Если мать Фелисите на Сент-Китсе чувствовала себя счастливой всего лишь дважды в день: на рассвете перед алтарем в церкви и в полночь, когда рассматривала свое белоснежное приданое, – то сама Фелисите в мечтах объединила эти два счастья в одно – хотела посвятить себя религии. Девочка посещала монастырскую школу в Форт-Барри до тех пор, пока не поняла, что ее присутствие необходимо дома. Тогда она отказалась от радости, которую ей давала школа Святого Иосифа и поступила в среднюю школу в Коултауне. И хоть внешне она походила на Юстейсию: лишь была выше ростом, – ей не хватало живости и энергии матери. Училась она прекрасно и могла бы освоить куда как более сложную школьную программу. В возрасте, когда многие девочки начинают вести дневники и хранят их под замком, Фелисите поступила иначе: писала свой дневник на латыни. Девочка оказалась незаурядной портнихой, причем с отменным вкусом, и все шила себе сама, удивляя мать. По негласной договоренности никто из семьи не заходил к ней в комнату, хотя дверь и не запиралась. Ей хотелось покрасить комнату в белый цвет, но в условиях Коултауна такое не имело смысла, поэтому стены выкрасили в синий цвет с оттенками бордового и фиолетового. Получилось одновременно стильно и просто. Всюду красовалась искусная вышивка – шторы на окнах, покрывала на кроватях, скатерти на столах и салфетки. Ее зачаровали иконы у мисс Дубковой, и она сумела сымитировать их на свой собственный лад. Вышитые по бархату религиозные сюжеты, отделанные золотым галуном и цветным бисером, сияли на стенах. Шелковое покрывало на скамеечке для молитв менялось к праздникам и в зависимости от времен года. Ее комната не походила ни на келью, ни на молельню, это было место для ожидания и подготовки к великому счастью. Время от времени Юстейсия в отсутствие Фелисите, прислонившись к косяку двери, заглядывала к ней в комнату и радовалась: «Вот каких детей мы