моря и солнца, и они потеряли троих детей. Мы уже видели, с какой готовностью Лансинг передал бразды правления на шахтах сначала мисс Томс, а потом Эшли. У каждого человека должно быть особое место, где он чувствует себя успешным. Таким местом у Лансинга были клубы и ложи; он имел огромный успех в тавернах на Ривер-роуд, где его громкий смех, рассказы и шумная возня оживляли любую компанию. Несколько раз в неделю он приезжал домой на рассвете: пошатываясь, вылезал из тарантаса и оставлял лошадей на крикетной площадке – чудовищный пример бесхозяйственности! – но не потому, что был пьян в стельку, а потому, что чувствовал себя смертельно усталым. Его выматывало ощущение тяжелой апатии, которое как свидетельство сомнений и внутреннего отчаяния появляется после напряженной погони за удовольствиями. Подниматься наверх ему не было необходимости: можно улечься спать и на первом этаже, в бывшей игровой комнате.

Юстейсия быстро поняла, что хоть в чем-то ей повезло: муж не был алкоголиком, вообще не переносил выпивку. Брекенриджу Лансингу это давало повод для глубоких переживаний, потому что умение пить было неотъемлемой частью образа настоящего мужчины, который был привит ему в детстве. Он, конечно, пил, но больше говорил о выпивке, и научился множеству приемов таить свой секрет: опустошал стаканы в цветочные горшки и плевательницы; менял свой полный бокал на пустой, стоявший тут же на столе, даже носил с собой гусиное перышко, которым пользовался для того, чтобы где-нибудь в сторонке вызвать рвоту и опустошить желудок.

Своей женой Лансинг гордился, даже более того: ему казалось, что он влюблен в нее, – однако и побаивался. Юстейсия содержала дом в образцовом порядке и следила за его доходами. Она отказалась от служанки, и лишь время от времени нанимала женщину для уборки дома. Это возмущало мужа: каждый уважающий себя глава семейства должен нанимать помощницу для жены. Юстейсия объясняла, что ей не хочется, чтобы весь Коултаун знал о частых скандалах в «Сент-Китсе». Она занималась инвестициями его денег; давала деловые советы; писала ему речи для выступления в ложах и по случаю праздников. Лансинг был известным в городе человеком, и его уязвляло, что Юстейсия всегда права, но еще больше уязвляло, что она никогда об этом не упоминала, никогда не радовалась своей правоте. Он любил жену, но избегал увидеть свое отражение в ее глазах. Со своей стороны, Юстейсия научилась мириться со всеми его недостатками, кроме тех, что напоминали ей отца. Ничто не может вызвать в нас большего отчаяния, чем воспроизведение в наших близких слабостей, уже знакомых по предыдущей жизни; это дает возможность прочитать будущее. Ее отец был откровенный лентяй. Она умоляла мужа вернуться в Нью-Йорк, предлагала продолжить дело отца в Бас-Тере и никогда не опускалась до брани. Жестокие ссоры начались лишь тогда, когда она увидела, какой способ воспитания выбрал Брекенридж для их сына Джорджа.

Джон Эшли с семейством прибыл в Коултаун в 1885 году. Они купили дом, про который говорили, что он еще несет на себе отпечаток трагедии, случившейся с Эрли Макгрегором.

Лансинги за жилье не платили, поскольку жили в доме, который компания предоставляла управляющему шахтами. Окруженный угрюмыми тисами и кедрами дом был сложен из красного кирпича, потемневшего от времени, веранды отсутствовали. За домом раскинулась широкая, обсаженная лещиной лужайка, которая спускалась к пруду. Пока Лансинг не дал своему жилищу название «Сент-Китс», в городе здание было известно как «дом Кейли Дебевуа». Чадолюбивые, сами похожие на детей Дебевуа, жизнь вели счастливую и суматошную, в окружении одиннадцати детей – шестерых собственных и пятерых племянников и племянниц, которых они усыновили и удочерили. В коврах зияли дыры, стулья шатались; стекла кое-где заменяла коричневая бумага (их выбили мячом, когда играли в комнатах, потому что на улице лило как из ведра). Столовой у них не было, и все ели на кухне, поэтому обеденный стол, который занимал слишком много места, пришлось вынести во двор, под виноградные лозы. Все часы в доме были поломаны. Перила у передней и задней двери едва держались: да и какой смысл тратить время и средства на ремонт, если по ним постоянно кто-нибудь съезжает. Младшие Николас и Филиппина донашивали одежду за старшими, причем далеко не первые. Счастливые Дебевуа, где вы теперь?

Джон Эшли сразу очень понравился Лансингу, стал даже предметом для подражания. Причем зашло это настолько далеко, что Брекенридж и сам поверил, будто счастлив в браке. Общество застряло бы на месте, если бы не подражало таким порядкам и внешним приличиям, то есть снобизму и лицемерию. Эшли превратил коттедж, который служил убежищем в дождливую погоду, в лабораторию, где ставил опыты и работал над изобретениями, а Лансинг построил себе такой же и вновь начал заниматься «змеиным маслом». Возможно, под влиянием Дебевуа, а может, по примеру Эшли, Юстейсия вновь забеременела и на этот раз родила живого малыша, потом еще одного, а следом и третьего. Лансинги были старше четы Эшли, но их дети оказались практически ровесниками: Фелисите Маржолен Дюпуи Лансинг (родилась в День Святого Феликса; все имена Лансингов из Айовы забрали с собой на небеса умершие дети Брекенриджа) и Лили Сколастика Эшли; Джордж Симс Лансинг и Роджер Беруин Эшли; затем в одиночестве последовала София; потом Энн Лансинг и Констанс Эшли. Юстейсия Лансинг с достоинством несла факел лицемерия, если можно так сказать. На людях – во время пикников у мэра или на торжествах по случаю Дня поминовения – она играла роль гордой жены, полностью отдавшейся своей семье. Красота у креолок увядает быстро. Ко времени приезда Эшли в Коултаун ее смуглое лицо заметно поблекло, черты потеряли женственную мягкость, она располнела, и тем не менее все в Коултауне – от доктора Джиллиса до мальчишки, который надраивал до глянца башмаки в таверне, – знали, что город может похвастаться красотой и необычностью двух женщин: миссис Эшли, высокой и белокурой, и миссис Лансинг – приземистой и темноволосой. Миссис Эшли – дитя звуковой стихии, немка по происхождению – не умела одеваться, но обладала чарующим голосом и двигалась как королева; миссис Лансинг – дитя визуальной стихии, латинянка – была несравненна по части владения цветом и формой, но голос у нее был скрипуч, как у попугая, а походке не хватало грации. Миссис Эшли была безмятежна и малоразговорчива; миссис Лансинг – резка и болтлива. Миссис Эшли не обладала ни чувством юмора, ни остроумием, а миссис Лансинг пользовалась двумя языками и их диалектами, чтобы произнести убийственную остроту, сопроводив ее соответствующей мимикой. Почти двадцать лет