эти дамы запросто ходили друг к другу в гости, как и их дети, неплохо ладили, хотя и не выказывали особой симпатии. Беате Эшли не хватало воображения или, может, свободы восприятия, чтобы понять страдания женщины, старше ее возрастом. (Джон Эшли знал все, но молчал.) – Таких разных женщин объединяло то, что обе были вырваны из окружения, в котором формировалось начало их жизни, а также одно качество: обе прекрасно готовили.

Первые десять лет две семьи прожили без каких-либо заметных событий: беременности, пеленки, болезни горла; корь и падения с деревьев; дни рождения, куклы, коллекции марок и коклюш. Джорджа поймали на воровстве – он стащил у Роджера марки за три сена; Роджера заставили мыть рот с мылом за то, что часто употреблял ругательство «дьявол!». Фелисите, мечтавшую стать монахиней, нашли спящей на полу в подражание какой-то святой; Констанс целую неделю отказывалась разговаривать со своей подругой Энн. Вам это все хорошо знакомо.

По будням в Коултауне обедали в полдень, а ужинали в шесть вечера тем, что оставалось. Приглашать друзей на обед было не принято. Исключение делалось для семьи священника: прихожане храма по очереди приглашали их по воскресеньям. Родственники, приезжавшие из провинции, гостями не считались. Женщины помогали друг другу готовить, а потом убирать и мыть посуду. Беата Эшли удивила весь город, когда стала приглашать друзей на ужин при свечах и без детей. На таких вечеринках всегда присутствовали Лансинги, иногда доктор Джиллис с женой или судья в отставке, который хорошо знал жизнь города, кто-нибудь еще. Миссис Лансинг отвечала на это взаимным приглашением. Дважды в год в Коултаун приезжали с инспекторской проверкой члены правления компании из Питтсбурга, останавливались в таверне «Иллинойс», но их всегда приглашали на ужин в «Сент-Китс» и «Вязы». Для проверяющих это оказывалось потрясением всей жизни, которое не ослабевало после повторных визитов. Спокойная уверенность Беаты Эшли; остроумие и красота Юстейсии в придачу к броским туалетам и родинке – настоящей grain de beaute – которую природа с точно рассчитанным искусством посадила на ее правую скулу, разнообразие тем для застольных бесед, а также качество и оригинальность блюд, запоминались надолго. (Жены чиновников потом расплачивались за это: «Неужели во всем мире больше нечего есть, кроме ростбифа и тушеных цыплят?», «Ты можешь поговорить еще о чем-нибудь, кроме как о проблемах со слугами?») Во время этих ужинов Джон Эшли говорил мало, но все глаза были постоянно устремлены на него. Это для него мужчины становились здравомыслящими, но непринужденными; женщины – очаровательными, а Лансинг – сдержанным и тактичным. Проверяющие выражали ему благодарность за то, что шахты увеличили отдачу, а он, словно мимоходом, ненавязчиво переадресовывал похвалы Брекенриджу Лансингу.

Лишь одно заметное событие случилось за эти десять лет: Юстейсия Лансинг без ума влюбилась в Джона Эшли.

Мы знаем, что Джон Эшли не делал сбережений. Он женился на образцовой хозяйке, купил дом с садом, огородом и курятником. Время от времени ему приходилось подавлять в себе мысль, что детям надо бы дать хорошее образование. У него было смутное ощущение, что можно заработать какие-то деньги на «изобретениях», которыми занимался в своей лаборатории. В какой-то момент он увлекся замками и начал покупать старые сейфы, уцелевшие после пожаров, изучал часовые механизмы и огнестрельное оружие. Лансинг, старательно подражавший ему, у себя в коттедже забросил лосьоны и косметику и взялся за механизмы. Эшли мягко поддерживал в нем этот интерес. Как более молодой из них двоих он с большой озабоченностью наблюдал за похождениями Лансинга на Ривер-роуд, за стремлением к праздности, за его пренебрежительным отношением к Юстейсии.

Взялись за проект они вместе, но Эшли все время делал вид, что вклад Лансинга в их общее дело – бесценен. Лансинг привнес в проект свое видение их успеха – гор денег, которые они заработают вместе, но годы шли, а Джон все откладывал и откладывал и не направлял свои изобретения в Патентное бюро. Складывалось впечатление, что он был готов раз за разом совершенствовать их. Чтобы поддерживать в Лансинге интерес, он выводил (очень красиво) два их имени на папках с описанием, схемами и чертежами изобретений, но катушки проволоки, пружины и стальные листы не могли надолго отвлечь его от того, в чем он считал себя первым человеком.

Отец Лансинга жестоко третировал жену и детей, и сын старался ему подражать. Такие отношения в семьях не были нормой в Штатах той поры, но встречались часто. В конце XIX века патриархальная эра начала клониться к закату, уже рушились ее основы. Можно предположить, что патриархат, когда находился в точке наивысшего подъема – как, впрочем, и матриархат, – обладал известного рода величием: вносил свой вклад в управление обществом, устанавливал гармонию в семейной жизни. Каждый знал свое место. Глава семьи всегда был прав. Отцовство было наделено не только личной мудростью. Позиция отца в семье напоминала положение короля в обществе, который, благодаря незыблемой в течение тысячелетий и данной свыше традиции, с колыбели приобретал возможность стать безусловным правителем. Эта доктрина так глубоко въелась в сознание людей, что они даже ошибки, пороки и идиотизм королей рассматривали как проявление Божественной воли: дурные короли посылались людям для наказания, исправления и в качестве назидания. Женщины и верноподданные сохранили для себя этот закон на веки вечные. Но когда патриархальный порядок стал претерпевать изменения – маятник ведь постоянно раскачивается между женским и мужским началами, – этот хаос обрушился и на государство, и на семью. Отцы почувствовали, как почва уходит у них из-под ног, и начали браниться, спорить, кичиться и обливать презрением своих жен за любовь, в которой те поклялись и которую несут в себе. Авраам никогда не повышал голоса. В период таких перемен женщины защищаются как могут. Хитрость и коварство – щит и копье угнетенных. Рабы не могут восстать в отсутствии лидера, но в условиях рабства появление вождя большая редкость. Мать Брекенриджа Лансинга была типичной представительницей прекрасной половины человечества периода крушения патриархата. Ее сыновья не знали другой модели распределения ролей в семье, кроме как деспотичный отец и покорная мать.

Юстейсия Лансинг выросла в условиях матриархата, поэтому не могла постичь неписаные обязанности, из которых складывалась жизнь семей в Коултауне. Ее спасало чувство юмора: крушение патриархата она воспринимала как трагикомедию, но вовсе не конец света.

Больше всех в эту эпоху перемен страдал подраставший сын.

Даже в самых благополучных семьях, в самые спокойные времена поведение мальчишек далеко от примерного. Изматывающая энергия переполняет их, не дает усидеть на месте; они авантюристы и исследователи (иначе где