Княжна легонько взвизгивала на поворотах. Глаза расширились,она уже потеряла весь аристократический лоск, когда на всех и все смотрятсвысока, рядом с таким грубым ублюдком каждая женщина забывает, что она крутойбизнесмен, политик или королева – мне то по фигу, я просто гнал и гнал, ибохоть какой же русский не любит быстрой езды, но ездят быстро только американцыпо их выверенным дорогам, но под моими ногами не удалая тройка, а мощь шестисотконей, и я несся как снаряд, почти не успевая крутить баранку.

– Ты своих не увидишь! – вскрикнул рядомпанический голосок.

– Размечталась, – процедил я.

– Сбавь скорость!

– Куда уж сбавленнее...

Обостренное чувство очень взрослого человека, что приходитна смену убывающей реакции и физической силе, подсказывало, где какой дураквыметнется с соседней полосы, какой уступит, а какой продержится до последнего.Я уже знал, чего ожидать на перекрестках, что выскакивают навстречу чащеплакатов с призывом голосовать за московского мэра, а чего ждать от боковых улочек.

Она оглянулась встревожено:

– ГАИ.. отстали... но не сильно.

– Отстанут, – процедил я.

– Наверняка уже передали по рациям! Нас задержат уближайшего поста!

Непроизвольно сказала «нас», даже не заметив оплошности.Что-то фрейдистское, когда такое заносчивое готово идти за тобой хвостиком, иботы – зверь с дубиной... это я-то зверь!.. ведь самка инстинктивно выбираетзверя позвереистее...

Нога сама ударила по тормозам, машину занесло, самкавзвизгнула, ее шарахнуло о дверцу, слева жестяно взвизгнуло. Лоха, который допоследнего не уступал дорогу, унесло в сторону. Похоже, его выбросило навстречную, да черт с ним, их на земле уже шесть миллиардов.

Мимо неслись дома этой кривой цивилизации, на тротуарахстоят кривые столбы, на троллейбусных остановках согнутые кривые люди, поперекулицы висят кривые плакаты.

Ничего, всех выравняем.

Над головой промелькнул и унесся, как птеродактиль,гигантский мост окружной дороги. Мы вынеслись за пределы Москвы, автотрассапока что широчайшая, здесь уже город, хотя по картам пока еще нет, но телефоныс московскими номерами, народ ездит на работу вовнутрь кольца окружнойдороги...

Я жал и жал на газ, едва удерживал руль. За окружной машинна удивление мало, почти нет, народ благоразумно отсиживается по норам, чтобыузнать, в какой цвет выкрашивать машину, цеплять ли серп и молот или двуглавогоурода, а то и выкапывать партбилет.

Из-за леса вылетело навстречу открытое пространство, сероенебо и темная земля, а далеко впереди виднелись домики разной величины,поставленные на одинаковом удалении друг от друга. Среди них выделялись итрехэтажные монстры, широкие, как боярские усадьбы, но мою дачу скорее можнопринять за курятник: бревенчатый, один этаж, всего три крохотных комнаты, научастке цветы и заросли малины, никаких гаражей, никаких строений, разве что вдальнем уголке двора совсем крохотный домик летней кухни.

Машина неслась по неровной дороге, ее подбрасывало, Стеллашипела сквозь зубы. Возле моего дома стояли трое джипов, выкрашенных вмаскировочный цвет, а также приземистый бронетранспортер. Десятка двадесантников в зеленых пятнистых униформах, в касках и с автоматами в рукахдержали дом под прицелом, но трое сразу же взяли нас на прицел. Эти ребятаотличались от вроде бы крутых и бравых омоновцев как соколы от галдящих уток.На них навешано доспехов намного меньше, из-за чего выглядят куда проворнее,морды не такие толстые, а значит, и сами не такие тупые. С этими ребятами врядли удалось бы выйти из подземелий Кремля так же просто, как проделал...

Я остановил машину возле бронетранспортеров, выскочил, тутже наткнулся на двух десантников, похожих скорее на толстые дубы, что растуттут лет двести. Меня придержали за плечи, один спросил грубо:

– Хто такой?

Из-за джипа выскочил офицер, вскрикнул:

– Виктор Александроович?

– Я...

– Лейтенант Георгадзе, – отрапортовал он. –Послан Михаилом Егоровым.

Я видел два десятка направленных прямо мне в грудь стволов.Десантники не давали мне ни единого шанса, гордились этим, при любом неверномдвижении я должен был потяжелеть на пару пудов, начиненный пулями.

– Где они? – крикнул я. – Где?.. Где мои?

Лейтенант прокричал:

– Все были захвачены... или уничтожены еще припреследовании. Там только двое...

– Мои там? – прервал я.

Он замялся:

– К сожалению, захватили вашу жену и внучку. Покаостальных уничто... подвергали процедуре ареста, эти двое успели выскользнуть сзаложниками. Стрелять мы не решились.

Я кивнул, пошел к домику. Лейтенант догнал, ухватил зарукав:

– Постойте! Туда нельзя.

– Мне можно, – отрубил я. – Это приказКречета. Ясно?

Он оторопел, я слышал его шаги за моей спиной. За машинамигорбились парни в пятнистой одежде, огромные и непомерно толстые от одетых подсцецкостюмы бронежилетов. Все держали на прицеле окна, двери и даже печнуютрубу.

Один из них, с погонами старшего офицера, повернулся в нашусторону, рыкнул:

– Стоять! Георгадзе, как пропустил?

Офицер что-то залепетал, я снова рыкнул:

– Приказ президента! Мне – можно все.

Я вышел на открытое пространство. Стараясь не спешить,теперь я под прицелом, медленно двинулся по дорожке, развел руки, показывая,что я с пустыми руками. С каждым шагом

Человек вытащил Анну, держа перед собой. Глаза, как уобезумевшего, вылезали из орбит, пытаясь увидеть все и сразу. Его рука тыкаластволом пистолета в ее висок. Голос сорвался на визг:

– Стой!.. А это ты видел?

Я сам прицелился ему в голову, медленно начал подходить. Онтыкал стволом в висок Анне, она болезненно кривилась, бледная, но сравнительноспокойная. Глаза ее отыскали мое лицо, только миг мы смотрели глаза в глаза,затем я сказал сдавленным голосом:

– У тебя еще есть шанс.

– Какой? – выкрикнул он злобно.

– Сдаться. Возможно, тебя не расстреляют.

Его злой хохот был похож на карканье старой больной вороны.Одной рукой еще сильнее сдавил Анне горло, ее лицо побагровело, но она не сталацепляться за его руку, пытаясь хоть чуть ослабить хватку.

– Ты понимаешь, что я могу ее убить?

– Ты умрешь тут же, – сказал я. – Никакогосуда. Придет тьма, ты уже никогда не воскреснешь. Ты будешь мертв. Тебя небудет.