– Повезло, – согласился я с неловкостью, словноподглядел за нею... нет, не раздевающейся, сейчас это продемонстрируют без тенисмущения, а копающейся в носу или в заднице, – так повезло. Значит,счастливый я. Это еще лучше.

– Почему?

– Значит, бог меня любит. А любят правых, верно?

Она огрызнулась:

– Скажи еще, крайне правых.

– В этом случай я крайне левый, – сообщиля. – Левее меня только Ева, которую создали из левого ребра, и само Зло,которое вылезло из левого уха Творца.

Тело уже охватывала смертельная усталость. Все-таки я хладнокровноперебил... ну, пусть не хладнокровно, но во мне осталось нечто и от тогочеловечка старого мира, когда убивать еще нехорошо, когда можно только в тюрьмепо закону о тяжких преступлениях, с отстрочками и апелляциями, да и то вроде быказнь отменили...

И еще поднималось смутное ощущение, что где-то просмотрелеще одну ошибку. Чего-то еще не учел. Понятно, сверхтренированные омоновцы неожидали, что немолодой ученый, академик, вдруг да решится на отпор, к тому жеэтот пистолет нового поколения помог... но все же, все же не должен я со всейсвоей проницательностью и заглядыванием в будущее пройти таким победным маршемиз самых глубин кремлевских подземелий к самому выходу!

Но я все тот же. Значит, что-то неладное у противника.

– Скажи честно, – спросил я, – чего ты замной увязалась?

– Хочу не пропустить, как тебя убьют, – сказалаона очень искренним голосом.

Сверху начал шириться свет. Я пригнул ее к полу, сампригнулся, прячась за железной стенкой лифта. В кабине стало ярко, как насцене, пол попытался подбросить к потолку. Я сжался, не привык к таким резкимпереходам от перегрузки к невесомости.

Из комнаты донесся усталый голос:

– Что там такое?

И второй голос, помоложе:

– В лифте никого, товарищ капитан.

– А, черт!..

– Погнать обратно?

– Черт... Пусть стоит. Нужно будет, сами заберут.

Затем я услышал приближающиеся шаги.

Стелла упиралась мягким теплым боком, не дышала. Я тожезадержал дыхание, резко поднялся, одновременно нажимая на курок. Автоматзатрясся, пытаясь вывернуться из рук. По ушам ударил грохот. Широкий парень вкомбинезоне защитного цвета задергался, на груди появились рваные дыры, оттудас готовностью выплеснулись красные струйки.

Я поспешно сместил дергающийся ствол чуть в сторону. Вглубине комнаты вскочил человек, омоновец наконец рухнул навзничь. Автомат вмоих дернулся в последний раз, человек отшатнулся к стене.

В тишине слышно было только мое хриплые дыхание. Дрожащимипальцами я поменял рожок, открыл дверь. Стелла выскользнула следом. Под стенойлежал, пытаясь приподняться на локоть, офицер, которого называли Петровым. Лицоего были перекошено болью, из груди и живота тоненькими струйками текла кровь.

Я подбежал, держа его лицо на прицеле, готовый в каждый мигнажать на курок. Расширенные глаза отыскали мое лицо. Он прошептал:

– Я ранен...

– А ты ждал ордена? – спросил я люто.

Он поднес к лицу ладонь, обагренную кровью. Глаза еще большерасширились в смертельном ужасе:

– Я ранен!.. Врача!.. Немедленно врача!

– Сейчас, разбежался, – ответил я еще злее. –Тебе что, нечего больше сказать, чтобы я... так и быть, проявил некотороемилосердие?

Глаза его наполнились смертельным ужасом. На губах ужепузырилась кровавая пена, он все еще не понимал, что уже убит, никто не верит всвою смерть, особенно те, кого учили убивать других.

– Вы обязаны... – прошептали его уже холодеющиегубы. – Ваш долг... цивилизованного... человека...

– Да на этот ваш долг, – сказал я, –положил...

Я сказал, что я положил, нимало не стесняясь княжны, и гдевидел этот долг и в какой обуви. Его глаза полны уже не только ужасом, но иотчаянием.

– Я скажу важное, – прошептал он, – но выдолжны вызвать врачей... Всех... самых лучших... Вторая группа захватанаправлена по домам ко всем членам правительства... На тот случай, если кто извас... заартачится... в наших руках... ваши семьи...

Я отпрянул, по телу пробежала холодная волна, я сноваощутил, как напрягаются мышцы, а усталое сердце откуда-то черпает силы. Или засчет чего-то.

– Когда? – спросил я резко.

– Одновременно...

Он хрипел, скрюченные пальцы хватали воздух. Я бросился вдвери. Княжна вскрикнула:

– А милосердие?

Я обернулся:

– Ах да...

Автомат коротко встряхнуло, грохот еще метался по комнате,отпрыгивая от стен, сшибаясь с эхом, а я уже повернулся и побежал к выходу, этоуже совсем рядом, близко, осталось только подняться по коридору, а там двери ксолнцу и ветру... Краем сознания я знал, что встречу, скорее всего, град пуль вупор, вряд ли успею даже нажать курок, но это знал футуролог, академик и всетакое, а бежал по коридору мужчина... может быть даже не мужчина, а первобытныйзверь, который обязан защищать семью, детенышей, стаю, племя, народ...

Княжна догнала, бежала молча, только когда впереди замаячилаширокая дверь, я услышал сзади горький упрек:

– Это и есть твое милосердие?

Я ответил, что сейчас выстрел в голову и есть удармизерикордией, но потом понял, что ответил лишь в мыслях, ибо отвечать на любойвопрос – рефлекс воспитанного человека, а на самом деле я добежал и ударился вдверь, в последний миг со смертным страхом поняв, что все бесполезно, эта ждверь открывается по особому коду, сам видел...

Тяжелая, как сейф, дверь чуть сдвинулась. Не веря себе, яналег плечом, уперся ногами. Дверь медленно начала открываться. В щель ворвалсясолнечный луч, прорезал полумрак, в нем, как в луче прожектора, заплясала пыль.А из внешнего мира донесся частый сухой треск, словно гигантские рукиодновременно раздирали сто тысяч просушенных простыней.

За спиной послышался потрясенный голос:

– Ничего не понимаю...

Я тоже не понимал, почему меня не встретили автоматнойочередью, почему не перехватили раньше, почему в предбаннике только омоновец иэтот, который Петров. Но плечо мое уже дожало дверь, я всего на миг высунулголову, разом охватывая всю площадь, все те же желтые листья, несомые ветром,словно я не пробыл целую вечность в кремлевских подземельях, не убивал, небегал по коридорам с убивающим железом в руках.

Из-за дальней церквушки высовывался нос или корма зеленогокак ящерица бронетранспортера. Там громыхало, тяжелый корпус содрогался,покачивался, но выстрелы пушки тонули в чудовищном треске, который я не сразуопределил как обыкновенные выстрелы... если бы мог поверить, что тысячи людейодновременно стреляют из охотничьих ружей и пистолетов.