Безвредная шалость — мы эту дрянь учили, чтобы складывать пальцы в «третью печать». Маленький спазм, совсем крохотный, но моему желудку хватит, и вот я уже сижу на коленях, передо мной — лужа желчи, а в животе все взрывается и никак не взорвется кластерная боеголовка.

«Откуда эта мысль?»

— Она что, обмочилась?

— Нет, месячные.

— Алекса, ты как?..

— Ах-ха-ха! Мамочкина, ты как, жива?

— Все сядьте на места!

Теперь боль повсюду, а лицо горит от позора, и мне так плохо, как не было еще никогда, и сжимаются кулаки, потому что я знаю, кто меня ударил и знаю, что меня нет.

Этого. Мира. Нет.

* * *

Маячки еще работают, я вываливаюсь в черную кишку коридора между двумя рукавами энергии. Я уклоняюсь только потому, что тело меня не слушается. Моему бедному телу надо еще чуть-чуть продержаться, но если бы еще мозги не были там — в голове отжимающейся неудачницы, в голове потекшей неудачницы.

В голове Алексы, которая никогда не…

Больно.

Очень-очень больно.

— Она была добра с тобой?

«Добра?!»

— Она хотела тебе помочь?!

«Помочь?!»

Удар «силовым корпусом». И еще один. И еще.

* * *

— Александра, подожди.

Я оборачиваюсь. Не люблю ее. Хочу подружиться, наверное, — но не люблю.

— Что тебе, староста Фокс?

— Я слышала, как другие кадеты отзываются о твоей матери. Это недопустимо.

«Безумная дура», «мама Мамочкиной дочки», «Рыжая госпожа». Что из этого ты слышала, староста Фокс? Я смотрю на нее, понимаю, что у нее дурацкие веснушки, что над ней смеются из-за них. Не из-за мамы, не из-за того, что она заучка и дочка сумасшедшей.

Из-за веснушек.

Не люблю ее. Завидую — и не люблю.

— У тебя все, староста?

— Нет, постой. Ты меня не поняла.

Она хватает меня за запястье — прохладной, сухой ладонью, и я мгновенно вспыхиваю, потому что это прямиком в холле, потому что — люди, потому что я бегу домой. Одна из немногих.

— Староста?

— Твоя мать обращается с тобой неправильно, Александра Люэ. Ты не должна этого всего!

— Всего?

— Всего. Ты хочешь быть инквизитором?

— Хочу, это глупый вопрос, староста!

Я злюсь. Глупая, глупая девчонка.

— Ты плакала, когда потеряла сегодня своих пленных.

Страх. Стыд — это ведь был простой симулятор, простая игрушка, в которой мне надо было всего-ничего: выйти из-под обстрела, увести корабль. Мой балл — лучший, мое решение — да обзавидуйтесь вы все, дряни!

Но их было трое. Три шкалы уровня давления в тюремном отсеке. Три тысячи лишних килоджоулей на латание пробоины — это ведь так много, правда?

— Неужели ты готова так встать на путь Мономифа?!

Горячий шепот, слишком горячий: ну же, Алекса, она всего-навсего завидует тебе, ты ведь хочешь быть там, в космосе, ты хочешь быть Пламенем Первого Гражданина. Ведь есть мама, есть гражданство четвертого ранга, есть верный третий ранг…

А мы смотримся глупо: две шепчущиеся девчонки посреди огромного холла, а над нами — купол звезд, перечеркнутый двумя кривыми мечами.

— Я тебе помогу, Александра! Мой папа — завкафедрой войд-карго в филиале на Максильянисе. Ну, это тоже флот, но там…

Там не надо убивать.

— …Ты просто переведись!

— Александра.

Я вздрагиваю, вздрагивает рука на моем запястье. Маме надоело ждать меня на улице.

Не вижу ее лица, совсем-совсем не вижу: оно в тени звездного купола, и мы уходим, а мама все говорит, говорит, говорит… Да, мама, я самая лучшая. Моя цель — стать лучшей дочерью Мономифа, взойти на единый путь, превратиться в орудие Первого Гражданина, а эта девочка просто мне завидует. Я знаю, мама. Знаю, буду. Знаю. Буду.

Это мир, который был.

Но это был не последний раз, когда я разговаривала со старостой Джахизой Фокс.

* * *

Я очнулась от скрежета — требовательного, громкого и непрерывного — во всем теле. Черт меня побери, — он был! Я продержалась целых сорок секунд, и нет смысла жалеть о боевой сыворотке, которой у меня не было. Я продержалась, а вопросы «что это было?» мы отложим на потом. И взрыв воспоминаний мы отложим на потом, потому что маячки не дадут мне много времени.

От «силового корпуса» я отмахнулась, как от пощечины, пропустила совсем уже унылый «молот» и впечатала Валерию в стенку.

То есть это мне показалось, что впечатала.

Меня проволокло по коридору и прибило к стене, словно прессом — чистым, невидимым и весом с легкий бот. Прямо напротив с хрустом размазалась Гинемер. «О, а у нее вывих в локте». Уверена, что если бы смогла пошевелить хоть глазами, обнаружила бы у себя такой же.

А потом между нами встала Лиминаль.

Тяжело-то как, а?

Кукла канцлера изучила Гинемер, неспешно обернулась ко мне.

— Его Меч приказал доставить тебя к нему, — беловолосая подумала и добавила: — Немедленно.

Пресс пропал, а я рухнула на пол. Маячки еще блокировали боль, но левая рука шевелилась очень плохо. В голове утихал скрежет, унимались теплые вихри, и я на правой руке подтянулась к распятой Валерии. И еще чуток. И еще. Ну, давай. Я видела только носки ее легких серебристых сапог, до них еще целая бесконечность, и мне надо успеть, пока…

— Что ты делаешь? — спросил бесстрастный голос сверху.

— Надо… Кое-что закончить.

Я не успела, потому что скрежет замолчал, пронзительно тикнув напоследок, и вся отсроченная боль рухнула на меня — одним огромным пыльным контейнером из-под сверхтоплива.

* * *

— Как тебе это удалось?

Уберите свет.

Я втянула носом воздух и снова закрыла глаза. В них скопилась вся пыль этого древнего корабля и набились все осколки моего больного разума. Наверное. Иначе чего ж мне так больно смотреть?

— Алекса, ты меня понимаешь?

Увы, да.

Я поняла, что отвечаю мысленно и приоткрыла рот. Челюсть оказалась слишком легкой, и двигать ею получалось очень щекотно. «Черт бы вас побрал, чем вы меня накачали?»