мех был, все дамы сейчас носят такие, – пояснила Агнес, доставая и раскладывая на кровати платье и нижние юбки.

– Куплю, собирайся, – обещал Волков.

– Вот как купите – так соберусь, – вредничала красавица. – А в одеяле не поеду.

Волкова перекосило от злости.

– Поедешь! – заорал он. – Не в одеяле, так в мешке из-под гороха поедешь! Пока Ёган коня запряжет, чтобы готовы были!

И вышел, хлопнув дверью.

А Брунхильда сидела на перине и шила, будто ее все это не касается.

– Собирайся, доиграешься – и впрямь в мешке поедешь, господин шутить-то не будет, – говорила Агнес, натягивая нижнюю юбку. – Чего злишь-то его? Он тебе душегрею обещал – купит.

– Уж купит, куда денется, – высокомерно отвечала красавица, нехотя вставая и откладывая шитье, – ладно, поедем, глянем, чего он там придумал.

Двор был огромен, десяток подвод могли встать. И ворота двору под стать. Высокие, крепкие, и дверь рядом для пеших. Конюшня на шесть лошадей и колодец свой. А двор мощен плитой каменной, такой ровной, что танцевать можно. Все стояли ошеломленные, разглядывали красоту сию. Кроме Волкова да Брунхильды. Волков знал, сколько ему платить нужно будет за дом этот, а Хильда делала вид, будто ей все равно, хотя сама рассматривала все с интересом. И все ей здесь нравилось. Отмечала что-то для себя.

Сыч открыл дверь дома, поднялись по двум ступеням, вошли все. Уже темнело на улице, хоть и ставни были открыты, пришлось зажигать лампы.

– Не хуже, чем у барона в Рютте, – заявил Ёган, оглядывая помещение.

И было что оглядеть.

Огромный камин, что человек войти в него смог бы. Да с вертелом для жаркого и большим чаном на цепи. Печь рядом добрая, крюки для копчения, длинный стол с лавками, такой, что и двадцать человек сесть смогут. Каморы с посудой, кастрюли да сковороды медные и посуда для еды простая. Горшки и ложки длинные – в общем, все-все-все, что нужно для готовки. А с боков от камина двери, одна в комнату с полатями и лежанками, для слуг, вторая в теплый нужник.

– Нет, – сказал Сыч, – у барона и близко такого нет, как тут.

– И что ж, мы тут жить будем? – спросила Агнес, глядя на кавалера.

А кавалер глянул на Брунхильду и произнес:

– Я могу и в простом доме жить, но мне этот предложили, вот думаю.

– Так вы и в телеге жить можете, не хуже бродяг да цыган, – язвительно заметила красавица, – вам не привыкать, всю жизнь, почитай, в солдатах бродяжничали.

– Так нравится тебе или нет? – с заметным раздражением задал вопрос Волков.

– Покои поглядеть нужно, – надменно произнесла Брунхильда.

Взяла у Сыча лампу, пошла к лестнице, что вела наверх.

– Ну ты глянь на нее, – восхитился Ёган, – год назад в хлеву спала, а тут на тебе, покои ей поглядеть надобно, баронесса, да и только!

Хильда зыркнула на него так, что, будь он из соломы, так и полыхнул бы. Она все больше не любила Ёгана, он один осмеливался ей напоминать, откуда она вышла.

А второй этаж был для господ, столовая с посудой, стол резной да со скатертью. Вместо лавок стулья с высокими спинками, вместо ламп подсвечники на три свечи. Окна большие, светлые. Стены полотном оббиты, а поверх полотна гобелены. И покои с кроватями тут же, кровати высокие, с балдахинами от сквозняков.

В одном покое камин был и кровать большая, а в другом кровать меньше, вместо камина жаровня и теплая уборная. И зеркало большое тут было.

– Я здесь жить буду, – сказала Брунхильда. – Мне тут по нраву.

– Мне тоже нравится, – огляделась Агнес.

– Я одна тут жить буду, – уточнила Хильда, – ты себе иди место ищи.

– Так где искать-то, тут одна комната для господина осталась, – искренне удивилась девочка.

– Не знаю, – надменно сказала красавица, – в холопской поспишь, с Ёганом.

– Сама там спи, – зашипела Агнес тихо-тихо, – с Сычом.

– Что? – так же тихо шипела та в ответ. – Ишь ты, зараза косоглазая.

– Шалава беззубая, – парировала Агнес.

Брунхильда и хотела влепить девчонке оплеуху, да та увернулась.

– А ну хватит! – рыкнул Волков. – Обе тут спать будете. Если я, конечно, соглашусь в этом доме жить.

– А чего ж не согласитесь-то? – все еще раздраженно проговорила Хильда. – Или телегу предпочитаете?

– Дорого тут.

– Дорого? Так вы добра сто возов в Ференбурге наворовали, чего ж вам дорого-то?

Тут кавалер не выдержал, схватил ее за волосы на затылке, притянул к себе, заговорил в бешенстве:

– Ты говори-говори, да не заговаривайся, не вор я, и еще раз такое скажешь – пожалеешь.

Он с силой швырнул ее на кровать. Агнес, стоявшая рядом, сжала кулаки от страха, глазки таращила.

Брунхильда упала на перины, ноги в коленях согнула, подол задрался, а бесстыдница смотрела в потолок и говорила:

– А перина-то тут какая мягкая, да, я тут спать буду.

Волков смотрел на нее зло, но невольно восхищался ее красотой и бесстыдством, а она приподнялась на локтях и еще больше подобрала юбки, так что все ноги оказались на виду, и заговорила:

– Ну так что, будете меня еще за волосы трепать? Мне понравилось.

Он молчал. Только на ноги ее глядел. Как его бесила эта развратная девка, кто бы знал.

– Ну, – продолжала она, – гоните убогую прочь, пусть вниз идет, а я платье пока сниму. Снять? – с вызовом спрашивала она.

Волков просто не мог согласиться, ему стоило большого труда удержаться от того, чтобы шагнуть к ней, схватить ее, вцепиться в ее ляжки и ягодицы пальцами, а в шею зубами. Он повернулся и пошел из комнаты, а девушка смеялась, кричала ему вслед:

– Господин мой, куда же вы? Раз уж пошли, скажите холопу своему, чтоб вещи мои сюда привез, я тут сегодня спать буду, и пусть дров для жаровни принесет, холодно тут.

Волков решил снять дом. Четыре талера в месяц – вполне посильная сумма. Деньги лежали в денежном ларе, ключ от которого кавалер теперь всегда носил с собой. Там было золото, что досталось ему от колдуна из Ференбурга. Сколько было денег, он не знал точно, брату Семиону не верил, уж больно разные монеты и по весу, и по чистоте лежали в ларе. Чтобы узнать точно, требовалось идти к меняле. Но золота было еще много, да и серебро осталось после расчета с Пруффом. Триста шестьдесят два талера. Да, Волков мог позволить себе этот дом, и эту одежду, и эту женщину. Вечером пришли монахи, брат Ипполит и брат Семион, рассматривали дом с восхищением. А Брунхильда сказала, сидя внизу за длинным столом