создан судовой комитет из трех человек, куда вошел я членом комитета, а председателем весьма лояльный один из офицеров — мичман Шевиот, от которого имеется фотография. Население на острове мулаты, то есть смесь итальянцев с африканцами, весьма красивы. При выходе из их порта нам пришлось сражаться с немецкими подводными лодками, одну из них потопили вместе с командой.

Пошли через Гибралтарский пролив в Атлантический океан, заходили в город Лиссабон Португалии, ходили смотреть бой быков — очень жуткое представление, когда разъяренный бык нападает на человека. Отсюда пошли к берегам Франции, ходили на берег, причем французские моряки приняли очень радушно, но о России подробности не были известны, как происходит революционное движение. От Ла-Манша пошли к Плимуту, в Англии, где стояли в ремонте, ходили в город в кино, театр, а некоторые ездили в Ливерпуль, по возвращении рассказывали, что в России наступает контрреволюционный период, большевики ушли в подпольную работу, нам сказали, что большевики изменили России во главе с Лениным, которого якобы подослали немецкие шпионы, так что нам никто правды не давал знать, и офицеры на нас, на матросов, стали смотреть враждебно.

После ремонта снялись с якоря и пошли по Северному морю, а потом по Ледовитому океану мимо мыса Нордкап, во время плавания наблюдали за айсбергами, дальше пошли по Баренцеву морю, Кольскому заливу, в сентябре 1917 года пришли в Мурманск. Здесь внутренняя обстановка сохранилась периода коалиционного правительства, причем на берегу были Советы, которые возглавляли меньшевики и эсеры, а судовые комитеты подчинялись береговому матросскому комитету, который входил в Совет солдатских и матросских депутатов. Нам, старым матросам, дали отпуск на родину, где я пробыл до 25 октября 1917 года… (к великому сожалению, В. Банников ничего не пишет о той поездке на родину)… по возвращении в Мурманск на судах стало заметно революционное настроение, так как приходили вести из Петрограда и с Балтийского флота, чтобы нас отвлечь, офицерство решило наши миноносцы послать на Александровский пост, на границу с Норвегией; пробыли там до января 1918 года. Когда возвратились, то остававшиеся матросы нам рассказали, что совершилась Октябрьская революция, которой руководят большевики во главе с В. И. Лениным и что дворянское звание офицерства упразднено, следует называть товарищами, но когда у нас старший офицер не подчинился, то постановлением судового комитета был убит, а командир судна Ушаков ночью скрылся, остальные офицеры подчинились.

В марте 1918 года я демобилизовался и прибыл на родину, жил в деревне, а в апреле уехал на месяц в Орлов, где под руководством Шерстенникова Н. А. готовился к должности школьного работника. В мае держал экзамены в реальном училище, где получил диплом учителя начальных классов…».

Далее в воспоминаниях В. Банникова рассказ о работе его в уездном военкомате, после вступления в партию его отзывают в губвоенкомат, затем работа в губкоме партии в качестве секретаря организационного отдела. В октябре, 1921 года «переведен в распоряжение Орловского укома, который послал на работу в Русановскую начальную школу…».

Вскоре партия вновь призвала Банникова на новое место работы, в финансовые органы. Банников, без преувеличения, изъездил всю Вятскую губернию, затем Кировскую область. «В сентябре 1926 года женился на Екатерине».

Записки обрываются в 1970 году, когда Василию Ивановичу было далеко за восемьдесят. Жаль, что записки его так сдержанны, лишены подробностей, но и за ними угадывается незаурядная судьба одного из братьев Банниковых, уроженца вятской деревни Банниково.

Курс молодого бойца

Остриженные наголо, одетые в изрядно поношенные телогрейки, мы напугали бы кого угодно, видно, поэтому нас выгрузили из товарных вагонов поздно вечером, не довезя до вокзала. Долго вели куда-то и наконец привели на еще деревянную тогда пригородную платформу. Построили во всю ее длину в две шеренги, и, как только подошла электричка, велено было садиться. Сели и поехали.

Окна от нашего дыхания быстро запотели, мы стали рисовать на стеклах картинки разных сюжетов. Некоторые, видя, что сержанты, сопровождавшие нас, отвлеклись, даже закурили. А сержанты отпустили поводья, наверное, оттого, что кончалась наша последняя гражданская дорога. Скрывавшие всю дорогу место и род войск, где досталось служить, они сказали, что будем служить в артиллерии, в Подмосковье.

— Без вятских разве где обойдутся, — говорили мы.

— Бог войны, — восклицал кто-то, — артиллерия!

— И потерь бывает гораздо меньше, чем в пехоте! — кричал Илюха Деревнин, ставший нашим любимцем за время дороги.

Электричка часто останавливалась, но в вагон никто из гражданских не входил, только один перегон проехал подпивший мужик, который говорил, что нам лучше, чем ему:

— Плюнь в глаза — лучше! Нет, ребята, я бы на вашем месте радовался, я бы на вашем месте ни с кем меняться не стал. Вот заведете по змее — вспомните.

По пути была остановка, на которой мы разглядели освещенную большую танцплощадку. Все кинулись к окнам, рукавом протерли стекла. Казалось, прежнее состояние отчаянного веселья вынудит нас кричать что-то девчонкам, но почему-то мы смотрели молча. Только высоченный парень Серега Чувашев заметил:

— Сельсовета три небось уйдутся, с эстоль большая.

— А уж не потанцуешь, — поддразнил сержант Зайцев.

Интересно, что и девчонки и парни с той стороны не принялись смеяться, смотрели молча. Но вот оркестр устремил их новой мелодией в круг, а наша электричка дернулась дальше.

Совсем ночью мы прибыли в баню. Там было устроено так, что запускали с одной стороны, а выход был на другую. Туда шли все вроде бы в одинаковых телогрейках, в кепках, стриженые, но все-таки разные, а оттуда выходили все зеленые и начинали как-то сконфуженно хохотать друг над другом. Все были мятые, какие-то приплюснутые, может, оттого, что выдали нам впервые обмундирование. Но уже, приглядываясь к сержантам, мы начинали загонять складки гимнастерки под брезентовым ремнем за спину, те, кому подол гимнастерки был длинен, подгибали его. Пытались надеть пилотку пофасонистей.

— А почему нас так вырядили? — спросили мы сержанта Зайцева.

— Приказ старшины, — ответил он. — Еще познакомитесь, — пообещал он.

— Арканя им даст жизни, — подтвердил, проходя, маленький черный солдат, каптенармус, как мы уже знали. Это он выдавал нам форму.

Велели строиться. Встали, не соблюдая ни ранжира, ни дистанции, и пошли по ночному асфальтированному шоссе. Сержанты шли сзади, мы вовсю курили, вовсю старались подбодрить себя недавними событиями, вспоминали, как заходили в баню, как рвали на себе рубахи и кричали: «Прощай, гражданка!», как плескались водой, как Илюха бегал по бане с обмылком и пытался запихнуть его куда-нибудь.

Перед огромными воротами, с громадной, прибитой к ним звездой, нас пересчитали, проверили по списку и ввели в часть. Усталость суток была такова, что