Миша Пантюшев. Мы как раз копали траншею для кабеля. Мы бросили лопаты и стали расспрашивать Мишу о медсестрах. Вначале он дернулся было соврать, потом криво улыбнулся:

— Там таких, как я… — потом Миша сморщился и захлюпал. Оказывается, его комиссовали вчистую. Приходилось Мише возвращаться в свой колхоз.

Мы посоветовали Мише проситься хотя бы в стройбат. Ведь он и плотник, и печник, и столяр, да хоть кто.

— Просился уж, — ответил Миша. — Я и в подсобное хозяйство просился свиней пасти, не разрешили. Сегодня документы оформят, а завтра ехать.

Весь день мы только и говорили, что Миша едет на родину. Ребята из одного с ним района писали свои адреса и просили навестить их родных. Миша складывал записки в карман, обещал и ревел. Но как-то не выходило поговорить всем вместе. И все-таки удалось.

Мы обступили Мишу. Он снова заревел, мы молчали и курили. У него нашли запущенную язву желудка и велели лечиться. Конечно, Миша хотел остаться с нами.

— Не реви! — хлопнул Мишу по плечу Илюха Деревнин. — Парни! Тебе после обеда ехать?

— После:

— Проводим Мишку! Хоть технику ему покажем! В час соберемся за казармой.

Миша Пантюшев получил проездные. Хотя он мог отдельно идти в столовую, он встал в строй. Но когда мы запели, он уже не подпевал, не знал слов песни, разученной без него. Также до обеда он посидел с нами на занятиях. Занимались в учебном классе. Сдавали обязанности часового и разводящего, но глазели на громадную, во всю стену, разноцветную схему: «Прохождение сигнала «Старт!»

После обеда мы быстренько справились со своей нормой уборки и, по знаку Илюхи Деревнина, собрались за казармой. Пока Илюха чего-то соображал, мы осматривали технику. Было на что посмотреть. Громадные вездеходы, бронетранспортеры, тягачи, самоходные артиллерийские установки, громадные дизели-тягачи.

— Во какие! — радовались и ужасались мы.

— С этой бы техникой, да тебе бы, Миш, в колхоз явиться, — сказал Леха Кропотин.

Мы стали спорить, сколько плугов утянет вездеход. Кто говорил пять пятикорпусных, кто шесть, но под конец решили, что сколь ни прицепи.

В третье воскресенье было радостное событие — воскресник. Нас возили помогать колхозу копать картошку. Впервые для нас раскрылись громадные ворота, машины помчались по автостраде. День был солнечный.

Работали мы так азартно, что даже перекуры приходилось объявлять. Старшина, стоявший в сторонке с сержантами, не выдержал, разделся, как и мы по пояс, и стал таскать мешки. В тот день обед был посытнее, привезли его в походной кухне, да еще и колхоз от себя угостил как следует. Привезли на тракторной тележке много бидонов молока, и девчонки разливали его — кто сколько хотел, столько и пил. Поразила девчонок худоба и ненасытность Сереги. Он один выпил кружек двадцать.

На трех девчонок нахлынуло сразу человек триста женихов. А что? Были мы все молодые, кроме двоих, неженатые, один другого краше. Девчата дивились нашему говору, но ехать с нами в вятские края не хотели, сватали оставаться тут. Но опять мы не хотели идти в примаки. Нас оттеснили горьковские. Они разговаривали с девчонками порешительней.

— Сколько тебе? — спрашивали они, например.

— Неважно, — отвечали девчонки.

— Восемнадцать есть?

— Допустим.

— У нас такие давно рожают, — говорили им.

Самое поразительное в этом для нас было то, что девчонки не обижались, а вовсю хохотали.

— А чего чикаться, — учили нас горьковские, — с ними только так.

Перед принятием присяги проводилась беседа. Приехал в часть старый политработник, седой полковник. Он говорил с нами сердечно. Беседа была в столовой, и это помогло задушевности. Составили столы в стороны, расселись, кто с кем хотел.

— Вот вспомните, о чем говорят старики на завалинках? — спросил полковник. — Об армии, о том, как служили, как воевали. Значит, это самое яркое время в жизни — служба в армии. Здесь и только здесь раскрывается мужчина, проявляет себя. Так ведь? Окончите службу, поедете на комсомольскую стройку Сибири, женитесь, чем плохо?

— Домой хотим, — выкрикнул кто-то.

— Или домой. Честно отслужившему солдату рады везде. Но поверьте, пройдет много лет, и вы всегда будете вспоминать армию. Один мой товарищ, вместе воевали, потом он ушел на гражданскую должность, рассказывал, что долгое время после службы начинал носить шапку осенью, а шляпу весной только по приказу о переходе на зимнюю или летнюю форму одежды. Так же, по привычке, он говорил: не почистить ботинки, а почистить сапоги. Сейчас рассматривается вопрос о ношении солдатами срочной службы ботинок.

— Ну, с чем не согласны, какие жалобы? — весело спросил полковник в конце беседы. — Может быть, кто хочет что-то сказать?.. Дополнить? Нет смелых?

— Разрешите? — нашелся Илюха и встал: — Рядовой Деревнин. У нас один старик, вот вы сказали, что так армия крепко застревает, правильно, один старик всегда старуху муштрует. Че смеетесь? Хватает ухват и командует: «Смотреть внимательно, перенимать досконально!» И показывает артикулы: «Вперед коли! Назад прикладом бей! От кавалерии закройсь!» Еще с первой мировой держится, во как!

Полковник засмеялся. Очень душевная встреча была, долго ее вспоминали. «Покажи, Илюха, как старик старуху учит», — часто просили.

В тот же день полковник встречался и с горьковскими, и с днепропетровскими. Они хвалились перед нами, будто полковник говорил, что днепропетровские и горьковские — хорошие воины. «Нам то же говорил», — не поддавались мы.

В день принятия присяги, которую мы выучили наизусть, с утра было торжественно. Хороший завтрак, дали больше времени на приведение себя в порядок. Открыли пирамиды и раздали каждому по автомату. Долго, пока не прикрикнул старшина, раздавалось щелканье и клацанье затворов, прикладных штыков, надульников.

Выстроились в просторном фойе клуба. Старослужащие внесли знамя части. К столу, накрытому красным, прошли офицеры в парадной форме.

Вызывали по списку. Каждый четко выходил к столу, брал текст присяги в левую руку, правой поддерживал автомат на груди и читал:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, перед лицом своих товарищей…»

Потом расписывался, преклонял одно колено перед знаменем, целовал край полотнища и возвращался в строй. Все сильно волновались. Видно было, что и офицеры волнуются, а ефрейтор Крейтор, который назавтра увольнялся в запас, сказал после построения, что уезжать ему не хочется. И мы поверили, хотя поверить в то, что мы будем хотеть остаться после трех лет службы в армии, было трудно.

— А что, — говорил Крейтор, — остается же Пинчук на сверхсрочную.

Вечером был концерт, подготовленный силами личного состава нового пополнения, как объявил ведущий — капитан, начальник клуба. В зале мы сели вместе. Так же вместе горьковские и днепропетровские. И еще совсем новенькие — стайка ребят из Средней Азии.