ничего больше не запомнилось, только то, что шли мы сквозь строй плакатов, на которых были нарисованы ракеты, танки, корабли, бравые солдаты, и еще запомнилась одна надпись: «Каждому расчету — классность!»

В казарме, заполненной ровными рядами двухъярусных коек, нам велели ложиться где угодно и спать.

Я зашил сохраненные от переодевания материнские шерстяные носки в матрас и заснул. Я бы не зашил, нечем, но в пилотке, мне выданной, нащупал иголку с ниткой.

Но утром, когда нас подняли, разбили по взводам, указали для сна постоянные места, потом повели завтракать, потом вернули, распустили перекурить и я побежал искать носки, их не нашел. Как ни искал. Бесчисленные ровные ряды двухъярусных коек, тумбочки в проходах, одна на одной. Помнил, что против окна, но окон в стене было больше двадцати, вроде помнил, что спал на третьей от края, но от какого края? Проверил с одного, пошел на другой, но там уже разместились другие, и мне сурово сказали: «Геть витьселя!» Так и пропали носки.

Закричали строиться. Озабоченной рысью бегал сержант Зайцев. На огромном сером плацу были разлинованы участки, и мы выровняли носки своих сапог вдоль белой линии. Как мы поняли, нам достался именно Арканя, старшина батареи, наш главный командир.

Он приближался. За ним шел черненький каптенармус. Зайцев привел нас в положение «смирно» и доложил о нашем благополучном прибытии.

Старшина прошел вдоль напряженного строя, подергал кой-кого за пряжку ремня, кой-кому поправил пилотку и вышел на середину:

— Объясняю правила ношения формы, — сказал он. — Вольно!

— Что главное для солдата? Отвечаю — ноги. Не знаю, как будет сейчас, но в нашу войну воевали ноги. Если у солдата стерты ноги, значит, он дезертир. Начнем с портянок.

Старшина указал пальцем на правофлангового Серегу Чувашева.

— Выйти из строя, снять правый сапог.

Серега сел на асфальт… Мы засмеялись.

— Ат-ставить смешки!

…и разулся. Потом встал и взял сапог в руки. Белая портянка сидела на его ноге, как носок. Видно было, что старшина растерялся. Тем более что он протягивал, не глядя, назад руку, и в руку эту Пинчук вкладывал чистую портянку.

— Снять левый сапог!

Серега снял и левый.

— Обуться, встать в строй!

Следующим Арканя вызвал левофлангового Борю Пупышева. Но и у Бори портянки были намотаны аккуратно. Больше старшина никого не вызывал. Пинчук был отослан, старшина, довольно улыбаясь, отметил:

— Впервые такое пополнение.

— Вятские! — выскочил Илюха. — Из портянок не вылезали, дак.

— Рядовой? — посмотрел на него старшина.

— Деревнин!

— И это известно, — довольно сказал старшина. — При ответе сразу называть свою фамилию. Рядовой Деревнин, что самое главное в армии? Принимайте положение «смирно» и отвечайте!

— Дисциплина!

— Правильный ответ. Молодец. Как отвечают на похвалу начальника?

— Служу Советскому Союзу!

— Да вас, оказывается, нечему учить, вятских, а?

— Служим Советскому Союзу! — гаркнули мы, радуясь, что взаимопонимание найдено.

Но не тут-то было.

В тот же день начались строевые занятия. Старшина гонял нас по плацу до того, что сам замотался. Так же было и на следующий день. Строгости нам объясняли тем, что часть, в которую мы прибыли, готовила младших командиров — специалистов только начинающихся тогда зенитных ракетных войск ПВО. В эту часть брали со средним образованием. В школе все мы обучались военному делу, и было оно у нас, мальчишек военного и послевоенного детства, любимым. Но нашего образования здесь не хватало. Старшине хотелось сделать из нас не просто воинов, а воинов особой закалки. Он и требовал с нас больше, чем требовали другие старшины. Встречаясь с батареями горьковских или днепропетровских ребят, которых тоже гоняли, мы принимали в строю положение «смирно» и приветствовали их равнением, и они нас приветствовали.

«Смирно! Равнение направо! — кричал Арканя. Потом поворачивал строй и кричал: — Смирно! Равнение налево!» Разбивал повзводно, доверял нас сержантам, и мы, маршируя около старшины, отвечали на его приветствия.

— Здравствуйте, товарищи курсанты! — кричал он, приложив руку к черному околышу.

— Здравия желаем, товарищ старшина! — кричали мы.

— Хорошо отвечаете!

— Служим Советскому Союзу!

Вскоре началась учеба индивидуального отдавания чести. Поодиночке маршируя мимо трибуны и не доходя до нее пяти метров, надо было переходить на строевой шаг, прижимать левую руку к туловищу, правой отдавать честь и, выворачивая голову в сторону трибуны, проходить мимо нее. Чтобы побольше курсантов учить враз, старшина велел отдавать честь через каждые десять шагов.

Во время перекура, увидев пробегающую собаку, я предложил поймать ее и привязать к столбу, чтобы козырять ей. Ребята засмеялись, но я увидел, что Арканя мне эти слова запомнил.

Курс молодого бойца — срок от прибытия призывника в армию до принятия им военной присяги. За это время гражданский человек превращается в солдата. Конечно, не о технике речь, о внутреннем распорядке: несении нарядов, заправке постелей, подшивке подворотничков, быстром подъеме и отбое и бесконечном наведении порядка — в казарме, около нее, на территории части, на стадионе, на позиции. Не только на позиции, но и в ангары нас не пускали, поэтому никто живой ракеты не видел. Пытались подсмотреть в щель, но внутри было темно.

Главным человеком во время курса молодого бойца был, конечно, старшина. Офицеры приходили к разводу, занимались с нами стрелковым делом, изучением Уставов караульной и внутренней службы, проводили политзанятия, но по фамилиям нас не знали, да и не старались узнать, ведь разбивка по взводам была временной и после принятия присяги должна была измениться. Но старшина уже на третий день знал нас всех наперечет, он, что приводило нас в восторг, читал список личного состава из двухсот фамилий на память. Свои, вятские, фамилии нам примелькались за бесчисленные переклички по дороге, нам были интересны украинские. Старшина ловко сформировал из фамилий тройки для назначения на работы и выкликал:

— Благодатских, Фоминых, Кощеев! — Это наши.

— Стулов, Сухов, Мещеряков! — Это горьковские.

— Доть, Аргута, Коротун!.. Титюра, Балюра, Мешок!.. Муха, Тарануха, Поцепух! — Это днепропетровские?

Причем эти тройки срабатывали в случае вины любого из трех, остальные за него страдали.

— Радуйтесь, — говорил старшина. — Раньше было так, что из-за одного страдали все.

По его словам выходило, что служить нам легче легкого, поэтому он для нашего блага показывал нам, что такое настоящая служба. «Приказ начальника — закон для подчиненных» — эту уставную фразу он вколачивал в нас непрерывно. Он велел крупно записать ее на куске белой материи и укрепить над тумбочкой дневального. Художник выискался из горьковских. Неплохо рисующие ребята были и у нас, но каждый раз получалось так, что, когда спрашивали умельцев какого-то дела, мы стеснялись выкликаться, находились другие. Нам доставалась маршировка, уборка территории. Но это еще было бы ничего. Хоть и не очень весело