относительно неожиданные «прорывы» в отдельные «сжатые» промежутки времени. Почему дети так быстро учатся столь сложным навыкам? Некоторые теоретики языка предполагали, что детям не составляет особого труда усвоить грамматику в силу наличия в разуме «встроенной» грамматической системы. Но мы видели, что наша система зрения решает многие аналогичные задания едва ли не с рождения человека, – а еще видели, что детям, когда они учатся играть с ложками и ведрами, приходится учиться языковым навыкам управления ролями Начало, Назначение, Реципиент и Инструмент. Получается, что многие разделы нашего разума, по-видимому, обладают способностью к перемене ролей еще до того, как мы учимся говорить. Если так, то, возможно, нам не следует слишком уж удивляться той скорости, с какой дети осваивают язык. Стоило бы задаться вопросом, почему на это уходит столько времени, ведь они совершают много подобных действий в своих головах?

26.11. Грамматика

Как мы выбираем слова, которые употребляем, и как понимаем, что говорят другие? Ранее я предположил, что в процессе изучения языка мы накапливаем различные тактики, позволяющие частично навязывать собственные умственные операции собеседникам. Эти процессы влияют на выбор слов, выбор формы фраз и предложений, выбор стилей, которыми излагаются наши повествования. Предпринималось немало попыток изучить способы усвоения языка детьми, но психологи до сих пор не располагают общепринятой теорией о процессах, лежащих в основе этого освоения. Например, мы не знаем, изучаются ли грамматические правила лишь единожды – или требуется изучать их дважды, чтобы говорить и чтобы понимать других.

Мы настолько мало знаем об этом, что едва ли можем рассуждать о природе первоначальных усилий по освоению языка. Возможно, процесс начинается с каких-то агентов, которые позволяют ребенку издавать различные звуки в ответ на конкретные внутренние состояния. Затем эти агенты вовлекаются во «встроенные» процессы «предопределенного обучения», которые порождают ограниченные возможности имитировать звуки, услышанные ребенком, на основе обратной связи от органов слуха. На более поздних этапах могут задействоваться новые агенты, которые соединяют слова и звуки с теми полинемами, что чаще всего сочетаются с конкретными прономами языкового агента. Когда таких процедур наберется достаточно много, большее число агентов, управляющих фреймами и памятью, сможет научиться оперировать более сложными языковыми навыками.

Попробуем представить, какой процесс может создать фразу, способную «выразить» описание объекта. Допустим, например, что мы хотим привлечь внимание к очень большой коробке. Чтобы вообразить нечто подобное, сначала нужно активировать полинему для «коробки», а затем – ряд других изоном и полинем, которые изменят состояние нашего агента размеров. Для словосочетания «очень большая коробка» может потребоваться грамматическая тактика, репрезентирующая три мыслительных операции:

– «коробка» подразумевает активацию полинемы для коробки;

–  «большая» характеризует процесс вызова агента размеров;

–  «очень» выражает изоному, управляющую «чувствительностью» операторов конкретного агента.

Отнюдь не утверждаю, что элементарные детские конструкции из трех слов должны опираться на столь сложные схемы; скорее всего, освоение языка начинается с более простых последовательностей. Но постепенно порождаются все более сложные конструкции, заменяющие простые сценарии на составные массивы фреймов, которые позволяют ребенку выполнять более сложные «присвоения» значений фреймам выражения. Затем, когда языковый агент приобретет больше навыков управления изономами, ребенок может научиться использовать местоимения, такие как «это» или «она», для обозначения иных структур, уже связанных с соответствующими прономами. Кроме того, по мере развития навыков построения цепочек и деревьев из других фреймов, языковый агент может научиться использованию нужных грамматических тактик для воспроизведения этих цепочек, складывая фразы и предложения воедино при помощи союзов «и» и «но». Аналогичным образом, по мере того освоения навыков управления памятью и прерываниями, мы можем научиться сочетать эти навыки с «прерывающими» словами наподобие «который» и «что». Едва ли существует какой-либо предел сложности наших социальных умений, позволяющих выражать ментальные процессы, и большинству детей требуется много лет, чтобы в полной мере овладеть искусством языка, в который внесли столь важный вклад их предки.

26.12. Речь

Слова… могут указывать на качественные и релятивистские признаки ситуаций в их общих аспектах столь же непосредственно, причем, возможно, даже более удовлетворительно, чем они способны описывать индивидуальные особенности. На самом деле именно это придает языку чувствительность к мыслительным процессам. Ибо мышление, в сугубо психологическом смысле этого слова, никогда не бывает простым «восстановлением» некоей ситуации отдаленного прошлого, вызванным конфликтом интересов; нет, это использование прошлого для решения трудных задач настоящего…

Ф. Ч. Бартлетт

Каждый дискурс – то есть речь как таковая – имеет несколько масштабов. Каждое слово, которое мы слышим, может изменить наше состояние способами, зависящими от всех структур, что возникли благодаря словам, прозвучавшим ранее. Большинство этих структур само по себе являются не более чем «переходами», существует всего несколько мгновений, прежде чем мы принимаемся перегруппировывать их части и, возможно, полностью отбрасывать остальное. Так, автомобиль может сначала быть субъектом предложения, затем стать Транспортом или Инструментом следующего предложения; или же весь сценарий может быть использован лишь для изменения персональной характеристики какого-то Деятеля в более крупной сцене. По мере разворачивания дискурса детали каждого уровня поглощаются разветвленными сетями более масштабного выражения, чьи «контуры» все сильнее отдаляются от отдельных слов, послуживших основой для них.

Было бы замечательно построить компактную и обоснованную теорию, объясняющую все наши словоформы. Но этот идеал недостижим, поскольку слова суть внешние проявления весьма очень сложных умственных процессов, и не существует четкой границы между языком и всем остальным, что принято относить к мышлению. Разумеется, границы самих слов относительно ясны; когда слова имеют несколько значений, наши грамматические тактики обычно помогают нам назначить правильные смыслы различным терминалам и другим мысленным структурам. Эти тактики включают в себя всевозможные уточнения, предлоги, порядок слов и прочие сигналы, которые указывают, как добавить одну фразу к другой. Еще мы объединяем слова в более крупные выражения, которые варьируются, в неопределенности границ, от компактных клише наподобие слова «хот-дог», до сигналов, почти не связанных с конкретными словами; они охватывают с трудом поддающиеся описанию нюансы фразировки, ритма, интонации и изменений стилистики.

Обычно мы не осознаем, что грамматические тактики ограничивают нас в выборе слов. Зачастую мы куда больше осведомлены о других языковых тактиках, которые используем, чтобы привлечь внимание слушателей, – перескакиваем с темы на тему, меняем уровни детализации, переходим от «общих планов» к частностям и т. д. Мы учимся употреблять выражения типа «кстати», чтобы сменить тему; говорим «например», чтобы задать более глубокий уровень детализации; произносим «но», опровергая ожидания или прерывая изложение; говорим «в любом случае» или «вопреки тому», обозначая конец прерывания или уточнения.

Но все это – лишь малая часть языка. Чтобы понять