— Древняя. — Антуриум неспешно моргнул, не выказав и тени удивления. — Эреба-гемера, истинно. Браслеты, кои вы носите, сдерживают вашу сущность. Никому из ныне живущих неподвластно сотворить столь ценные артефакты. Они уникальны, и я посоветовал бы вам беречь их как зеницу ока. И ни в коем случае не доверять посторонним клевец Погибели.

— К-клевец… Чего?..

— Погибели, — тихо, но с толком проговорил Антуриум. — Или Танатос, ежели переводить на древний. О клевце мне известно побольше, ибо упоминается он в легендах. Божественное оружие, касание коего отрезает душу. Ходят слухи, призрак его иногда проявляется там, где истекают кровью толпы. Думаю, однажды он признал либо в вас, либо в ваших предках достойных хозяев. В чем-то схожий клинок ныне покоится у дриад. Сабля Дэлмара. Вот она некогда тоже признала хозяина в Дэлмаре.

Так просто?.. Нет. Тут у Эсфирь что-то не складывалось. Прикасаясь к клевцу, думая о нём, она ощущала себя чем-то большим, нежели хозяйкой редкого оружия. Она могла видеть души. Она знала, что существует другой мир — мир духов, лишенный жизни и красок.

Её мир. Её территория. Её земля. Её частичка всегда там — с потерянными душами. И здесь. И там. Она и клевец — одно целое. Они не убивают. Они провожают и успокаивают.

Она родилась такой, потому что души нуждались в помощи. Потому что кто-то должен был занять это место.

Она… она и есть Танатос? Погибель?

— Предвосхищая ваш следующий вопрос, — дополнил Антуриум, — скажу, что не ведаю, как вы очутились у Барклей. Эти загадки мне ещё предстоит разгадать. Но подозреваю, что перемещение отняло у вас память.

— Она вернётся?

— Не берусь судить.

Под прицелом двух золотых обманчиво добрых и понимающих глаз Эсфирь лихорадочно размышляла. А затем полюбопытствовала:

— Почему вы рассказали мне обо всем? Не страшитесь, что я раскрою ваши секреты?

— Вы о моём даре? — Повеселевший золотой взор скользнул по Эсфирь, отзываясь дрожью. — О, право слово, не такой уж он и опасный. Во многом мне мойры помогли, но… Дайте-ка подумать. Положим, о нём узнают мои недруги. Положим, замыслив недоброе, они станут действовать умнее и осторожнее. Хм-м… Нет, Эсфирь. Не страшусь. Это даже интересно.

Эсфирь дёрнула плечами и зашипела — боль в крыле пробудилась, пронеслась по телу покалываниями.

Этот Антуриум… Да что он за дриад такой? Складывалось впечатление, что он притворяется милым и пушистым, а на самом деле испытывает существ на прочность. Забавляется, ища того, кто сумеет дать ему отпор. Он не может сидеть сложа листья. Он слишком умен и проворен, чтобы не вмешиваться в запутанные истории. И достаточно мудр, чтобы говорить ровно столько, сколько нужно и умалять силу своих умений.

Он… Игрок? Да. Пожалуй, это слово отражало и охватывало оттенки его сущности лучше прочих.

И она еще услышит о нём. Ежели поутру рога не откинет, конечно.

— Вот. Возьмите.

Ещё до того как Эсфирь поняла, о чём ведется речь, у ног упал кожаный мешочек, звякнувший монетами.

— Не сочтите за подачку, — поспешил оправдаться Антуриум, поднимаясь и разминая плечи. — Вам нужны деньги. Там же вы отыщите и карту. Точками я отметил места, кои посчитал для вас безопасными. Будьте осторожны. Взывайте к разуму, прежде чем принять то или иное решение.

— Уходите, Антуриум. — Голос Эсфирь звенел сталью. — Правда. Вы сказали достаточно. Прощайте.

— Мы ещё встретимся.

Тьфу ты! Вот только она обрела уверенность, и он разрушил её — разрушил парой слов, звучавших из его уст угрозой. Он что-то видел в будущем? О чём он смолчал? Как скоро они встретятся? Или слова его ничего не значат?

Жуть какая, а!

Эсфирь была близка к тому, чтобы взорваться. Ругательства и проклятия вились в уме, грозясь пробить выстроенную перегородку. Не говоря ни слова, Антуриум прошагал мимо — плавно и бесшумно, будто весил не больше пушинки. И она уставилась на чёрную стену, ничего толком не видя.

Она рисовала в памяти знакомые лица тех, с кем её свела судьба.

Зефирантеса — доброго здоровяка: ему и оружие не нужно, он сам на огромную палицу похож!

Сапфира — мечтательного ореада, очень необычного.

Глендауэра — белокожего океанида, окутанного туманом загадочности, истерзанного телом и душой.

Рубина, Аспарагуса, Антуриума. Даже Каладиума, Азалию и двукровных!

Эсфирь запомнит всех! И уж точно не забудет одного колючего дриада, в чьем хрупком теле помещалось столько сил и стойкости. Дриада, пытавшегося уберечь её от опасностей, несмотря на постигшую лес смуту. Дриада, искавшего успокоение в книгах и живописи. О чем-то размышляя, он забавно замирал, будто выпадал из реальности, блуждая в мире мыслей и грёз.

— Удачи, Листочек.

Слова осели на губах горечью потери. Эсфирь сглотнула. Кряхтя, подползла к проходу и упала лбом на ладони. Сквозь разведенные пальцы она оглядела задымленную лужайку и хинов, вскинула голову — окаймленный рассветным заревом, лунный шарик таял в небе. Дело близилось к утру.

Наверное, Эсфирь на миг уснула или тоже выпала из реальности. Но она даже не почувствовала, как силин взобрался ей на плечо. Она очухалась, когда он уже свернулся вокруг шеи пушистым воротником. Небо и впрямь снова нашел её — распластался, намурлыкивая песенку.

Он не сражался. Но по какой-то непонятной причине от него пахло кровью и мокрым мехом.

Ручей! Точно!

Сперва они найдут, где помыться — может, карта подскажет, — потом разберутся, что делать дальше.

Одна хижина Олеандра пострадала от пожара. В другой они с Зефом прежде набедокурили, угодив под чары очарования. На первом этаже царила разруха: пол усеивали дыры, перина в углу пропиталась кровью, бочка c водой до сих пор пылилась у стены.

К счастью, второй ярус схватка не затронула, и Олеандр занял покои наверху. Только раны промыл и настил сплёл из веток, потому что комната пустовала.

Два дня канули в пустоту. А он всё лежал бревном, качаясь на волнах отупения. Он ведал, что будет непросто. Но и помыслить не смел, что тяжести пережитого пригвоздят его к ложу.

Олеандр жаждал ответов. Но куда больше ему требовалась передышка — мгновения покоя, чтобы осмыслить минувший бой. Изнеможение вгоняло его в краткие дрёмы, изредка он ел и пил, перебарывая одеревенение.

Иногда дверь поскрипывала и отворялась. Помимо солнечного света, в покоях селилась прохлада. Отражался от стен голос, но разум не желал его распознавать. Неведомый гость исчезал и возвращался, без устали чесал языком. Выбесил до того сильно, что Олеандр очухался и признал брата. И в тот же миг, когда слух передал мозгу услышанное, в груди стянулись узлы.