чем в былые дни, и позволила себе проявить одну только радость от вести, что король по-прежнему жив и здоров.

Мессир Гавейн со своей стороны заверил посланников, что все сделает так, как угодно его дяде, и сей же час уведомил баронов Логра, что король, находясь на свободе и в добром здравии, приглашает их на день Вознесения в город Кармелид.

Но мудрая королева призвала на совет Галеота.

– Я как никогда нуждаюсь в вашем мнении, – сказала она. – Сдается мне, эта девица из Кармелида вошла в доверие к монсеньору королю: вот справедливая кара за грех, побудивший меня нарушить верность моему супругу. Ах, Галеот! вы-то знаете, достоин ли Ланселот любви самых что ни на есть умных и прекрасных людей на свете. Однако я не стану пенять, если меня покарают за другое, мнимое злодеяние. Пусть я окончу мои дни в беспросветной темнице, я этого заслужила. Но я боюсь умереть до того, как обрету твердую волю к покаянию; а тогда мне грозит погубить вкупе с телом и душу.

– Госпожа, – ответил Галеот, – не бойтесь приговора суда. Тысяча рыцарей и сам король Артур готовы жизнь свою положить, лишь бы ничто не угрожало вашей. Я еду в Кармелид, у меня там будет воинов в достатке, и если случится так, что вас посмеют осудить, мы с Ланселотом сумеем обратить любые приговоры в прах.

LXIX

В назначенный срок королева выехала из Кардуэля Уэльского под охраной мессира Гавейна и рыцарей ее дома. Галеот не замедлил последовать за нею с Ланселотом и немалым числом вооруженных рыцарей.

Девица Кармелидская уже склонила местных баронов утвердить ее в правах. Король, увидев вновь Галеота и Ланселота, оказал им радушный прием; но он запретил королеве разделить с ним его кров, и эта честь осталась за мнимой Гвиневрой. Королева выбрала дом по соседству; там она была в кругу рыцарей и баронов Бретани, которые все как один бранили короля за потворство обвинению.

В день Вознесения Артур сказал баронам Бретани:

– Сеньоры, я вас созвал, ибо королю не пристало решать что бы то ни было без совета своих вассалов. Вам известна жалоба, поданная нам девицей, наследницей королевства Кармелидского. Вначале я полагал, что обвинение это ложно; ныне я знаю, что оно зиждется на истине, обман же исходит от той, которую я ранее почитал за королеву. Обитатели этой страны подтвердят вам, что она дочь короля Леодагана Кармелидского; а та, в ком я усматривал свою законную супругу, всего лишь дочь сенешаля Клеодалиса. Мне нужен ваш совет, как мне теперь быть, дабы исправить свое непомерно долгое заблуждение.

Эти слова повергли баронов в великое смятение; ни один не нашел, что возразить; мессир Гавейн плакал, словно бы уже предвидя осуждение королевы. Однако Галеот попросил слова в ответ королю.

– Сир, – промолвил он, – вас все почитают человеком чести; не спешите же делать то, что впоследствии можете признать величайшим безрассудством. Я не верю, что у королевы есть малейший повод опасаться жалобы этой девицы.

– Галеот, – ответил король, – вы не можете знать об этом правду так же точно, как жители страны. Они были здесь при короле Леодагане; как же усомниться в их свидетельстве?

– Однако, сир, не кажется ли странным, что они подали жалобу так поздно и что дело это так долго оставалось в безвестности? Разве не признавали они мою госпожу до сих пор за истинную королеву?

– Я знаю, – возразил король, – что она таковой не является, и весьма об этом сожалею; я был бы рад сохранить свою любовь к той, кого принял за законную супругу; но не могу это более делать, не впадая во грех. Повода для поединка тут нет; довольно и свидетельства баронов Кармели-да, чтобы мы узнали истину.

Затем бароны Кармелида собрались на совет. Королева села в одном конце залы, девица же, ее обвинительница, в другом. Король сказал:

– Вы все, здесь присутствующие как мои вассалы, от коих я давно принял клятву верности, вам предстоит ознакомиться с жалобой, поданной мне, каковая касается этих двух дам. Одна из них притязает на то, что была доподлинно выдана замуж и обвенчана как единственная дочь вашего сеньора и супруги его королевы; другая, которую я доныне почитал моею женой, утверждает, что на деле она и есть та, за кого первая желает сойти. Вам надлежит дознаться до истины. Поклянитесь же на святых, что не изречете ни слова из любви или из ненависти и что признаете королевой ту, которая истинно является ею.

Тогда старый Бертоле вышел вперед, простер руку к святым мощам, бывшим у короля наготове, и поклялся, что, мол, да поможет ему Бог со святыми угодниками, девица, которую он держит за руку, есть Гвиневра, жена короля Артура, в королевы помазанная и венчанная, дочь короля и королевы Кармелида. После него поклялись первыми знатнейшие бароны страны, потом прочие бароны и рыцари, придворные короля Леодагана. Однако немало было и тех, кто держал сторону подлинной королевы; но король не внял их усмотрению, до того помутило ему рассудок снадобье, которым его опоили. Королеву признали виновной; то было величайшее пятно на всем житии короля Артура. По случаю сего неправедного судилища была великая радость на земле Кармелида, в королевстве же Логр великое горе.

После приговора судей король спросил, как надлежит поступить с той, что так долго вводила его в заблуждение.

Галеот, предугадав мысли короля, склонен был отложить столь важное решение до Пятидесятницы; исходя из того, что подобный подлог не следует наказывать поспешно. Он говорил так, чтобы остаться среди советников короля; и в самом деле, король был ему явно признателен и согласился на предложенный срок. А до того он доверил стеречь королеву мессиру Гавейну, при условии явиться вместе с нею в Пятидесятницу.

– Не оплошайте с этим, милый племянник, – прибавил он, – если хотите сохранить мою благосклонность.

– Сир, – ответил Гавейн, – не впервые королеве грозит опасность вас потерять.

Он это сказал, чтобы напомнить, как в самый день свадьбы ее чуть было не похитили родичи мнимой Гвиневры[207].

В Пятидесятницу мессир Гавейн не преминул явиться с королевой, король же со своей стороны призвал высокородных баронов во имя верности, в которой они ему клялись, рассудить, что следует делать с той, которая так долго ввергала его в смертный грех. Бароны Логрские не могли поверить, что король желает обречь ее на смерть; но они заблуждались, Артур уже не был достоин имени поборника справедливости. Вторая Гвиневра пала ему в ноги, взывая с обильными слезами,