чтобы сойти и пересесть; не послушав Лионеля, он подхлестнул опять и встретил Мелеагана, который, сидя на столь же могучем жеребце, вооруженный коротким и толстым копьем, явно вознамерился его одолеть. Они обменялись ударами в щиты, и оба копья преломились. Они расходятся, оба разозленные, что не могли спешить соперника; но они не теряют друг друга из виду, требуют новые копья и нападают вновь. Мелеаган ломает глефу[202], а Ланселот свою вонзает в кожу щита и вжимает держащую его руку в грудь с такою силой, что у Мелеагана захватывает дух; он падает почти без памяти под ноги своего боевого коня. Вслед за рыцарями сходятся их кони; конь Ланселота наседает на другого, валит и топчет за несколько шагов от седока. И пока Мелеаган через силу встает, Ланселот проносится туда и сюда, настигает встречных и сбивает кого полуживыми, кого полумертвыми. И каждая победа словно придает ему новых сил: Лионель едва поспевает за ним, подавая копья, которых он требует непрестанно. Пока со всех сторон доносились все новые восторженные крики, Мелеаган поднялся на ноги и потребовал другого коня, не менее могучего. «Чтоб мне умереть, – сказал он про себя, – если я за себя не отомщу!». Не довольствуясь тем, что взял крепчайшее копье, он велел заточить его острие и стал поджидать, когда Ланселот на всем скаку промчится мимо; прежде чем тот его заметил, он вонзил заостренную глефу в левое бедро непобедимого рыцаря. Древко проникло глубоко, острие отломилось от основы и засело в прободенной им ране. Ланселот успел ответить яростным ударом копья и выбить Мелеагана из седла. Потом он обернулся, чтобы выдернуть обломок, оставшийся в бедре; кровь из него текла ручьями. К нему подоспели, его окружили, ему помогли сойти с коня, а рыцари со стороны Галеота, справедливо негодуя на вероломного соперника, побросали свои копья и отказались продолжать турнир. Что же до Галеота, его уже не было на лугу; он держал совет со своими баронами, и его не уведомили о том, что всех разволновало. Но королева с высоты башни увидела, как Мелеаган нанес Ланселоту рану, и силы покинули ее; она упала и лбом ударилась о подоконник, прежде чем госпожа Малеотская успела ее поддержать.

Король, обеспокоенный раной Ланселота, одним из первых пришел его проведать; затем он заглянул к королеве и нашел ее с перевязанной головой.

– Что это у вас, госпожа, – спросил он, – и что с вами приключилось?

– Сир, когда мне сказали, что Ланселота ранили, я высунулась головой из окна, а потом ушиблась, когда отходила назад.

– Ланселот пожелал, – сказал Артур, – чтобы Галеоту не говорили, что случилось; лекари советуют ему полный покой. Было бы самое лучшее держать его в вашей опочивальне, где вы распорядитесь перевязать его как следует; вы не возражаете?

– Разумеется, сир, раз вам так угодно.

Ланселота перенесли к королеве, и, как можно догадаться, обхождение с ним было таково, что он не особо жалел о своей ране. Лекари нашли, что рана глубока; она закрылась лишь на исходе третьей недели. Галеот был уверен, что его друг распустил ложные слухи о ране, чтобы иметь случай остаться при своей даме. О празднествах, впрочем, уже не было и речи; жалоба девицы из Кармелида тяготила баронов, а более всех Артура; королеву же заботила только рана Ланселота. Отпустив своих баронов, Артур наказал им быть на грядущее Сретение в Карадигане Ирландском[203]. Также и Галеот позволил своим людям покинуть двор, предупредив, чтобы они не преминули явиться на встречу.

А между тем девица, подавшая жалобу на королеву, была и вправду дочь короля Леодагана; только родилась она не в законном супружестве. Мать ее была женой Клеодалиса, сенешаля Кармелидского, как явствует из книги об Артуре[204]. Рожденная в тот же день, она получила то же имя и была наделена почти тою же красотой, что и подлинная королева.

Когда начались разговоры о том, чтобы выдать первую Гвиневру за короля Артура, вторая возымела надежду подменить ее. Король Леодаган, возмутясь ее гнусными замыслами, сослал ее в монастырь. Там она спозналась со старым рыцарем по имени Бертоле[205], изгнанным из королевства за человекоубийство. Бертоле предложил ей помочь в ее преступных притязаниях. После смерти короля Леодагана он привез ее обратно в Кармелид и дерзнул представить местным баронам как истинную супругу короля Артура, законную и единственную наследницу своего отца-короля. Бароны признали ее своей госпожой и обещали помочь ей развеять заблуждение короля Артура и вытребовать для нее то положение и те привилегии, которые якобы ей причитались.

LXVI

Вдень Сретения, как только Артур прослушал мессу в Карадиганском монастыре, девица Кармелидская явилась заодно со старым рыцарем и баронами из своего совета. Она была в роскошном одеянии, как и тридцать девиц ее свиты.

– Боже, храни короля Артура, – сказала она королю, – и прокляни всех, кто желает ему зла! Сир, вы отложили мой визит, дабы пролить свет на случай неслыханной измены. Особа, посланная к вам от меня три месяца назад, и письмо, ею переданное, должны были вас уведомить о предмете моей жалобы. Я готова доказать силами верного рыцаря, моего провожатого, и всех баронов моей страны, что я была несправедливо обездолена и что я ваша законная супруга, дочь благородного короля Леодагана Кармелидского.

Тут слово взял Галеот:

– Сир, мы выслушали то, что сказала эта девица. Теперь пора бы нам услышать из ее уст доказательства измены, жертвой которой она себя выставляет.

– Измены! – воскликнула девица, – разве она уже не доказана? Ее учинила надо мною та, которая по-прежнему сидит подле короля и даже, я смотрю, упорствует во мнении, что она и есть истинная супруга.

Тут королева встала и заговорила голосом спокойным и уверенным:

– Измены у меня никогда не было в помыслах, Бог тому свидетель; я к ней не причастна, и я всегда готова отстоять себя, хоть перед судом моего сеньора короля, хоть силами одного из этих рыцарей; они все меня знают.

Тогда король Бодемагус, которому бароны доверили держать от них речь, указал, что обвинение это из тех, что можно рассудить по доказательствам и свидетельствам; а значит, следует вынести его на суд, а не отдавать на милость поединка[206].

– Но прежде эта девица должна заявить, согласна ли она положиться на решение ваших баронов.

Бертоле, уже готовый выставить заклад, чтобы заступиться за девицу, ответил:

– Сир, надобно дать моей госпоже время посовещаться.

– Мы ей даем один день на размышление, – сказал король.

Девица удалилась со всеми своими