вассальной присяги. Уриен о том и слышать не хотел, и король Логра, наскучив первым, прекратил свои притязания до той поры, когда король Уриен отправился в Рим, дабы исповедовать свои грехи перед Папой. Он пустился в путь как паломник, с немногими провожатыми. Его схватили, привели к Утер-Пендрагону, и тот держал его узником в одном из своих замков, не желая брать с него выкупа. Более того, он велел соорудить виселицу и угрожал вздернуть на ней короля Горрского, если тот не согласится принести ему присягу.

Уриен же сказал, что лучше ему умереть, чем признать над собою сюзерена и зависеть от кого бы то ни было. Но Бодемагус, коему на долю досталось королевство Горр, сделал то, чего не пожелал сделать король Уриен: он принес присягу и заслужил множество похвал за то, что спас своему дяде жизнь ценою подневольности. Приняв во владение страну Горр, Утер-Пендрагон нашел ее вследствие войн скудно населенной. Когда король Уриен, призванный позднее своими прежними подданными, отвоевал свое королевство при содействии короля Галлии, он даровал жизнь воинам короля Утер-Пендрагона не иначе как обязав их оставаться в стране Горр рабами его баронов или наподобие Евреев среди христиан[199]. Более того, он велел выстроить на рубеже своего королевства и Бретонского два узких моста, увенчанных с обеих сторон высокими и крепкими башнями, где несли дозор рыцари и ратные люди. Стоило Бретонцу, будь то рыцарь, горожанин, дама или девица, пройти через мост, он должен был поклясться на святых мощах, что не вернется обратно прежде, чем некий рыцарь из Артурова дома не проникнет силой в эти четыре башни.

Король Артур, едва воссев на трон, решил было заняться вызволением своих подданных; но войны и множество неурядиц не позволили ему это сделать; и при начале смутных времен Бретонцы, плененные в стране Горр, все еще ждали своего избавителя.

Как уже говорилось, Бодемагус, наследуя королю Уриену, велел снести мосты и заменил их двумя другими, диковиннее прежних, а охрану их вверил двум рыцарям испытанной доблести. Один из этих новых мостов был деревянный и в ширину имел всего полтора пье. Он был устроен меж двух веревочных сетей и погружен в реку до половины глубины. Судите сами, легко ли было пройти верхом по зыбкому мосту. Другой, еще опаснее, был из длинной стальной полосы, отточенной, как меч. Край, супротивный лезвию, был шириною всего в одно пье; мост был укреплен на каждом берегу и укрыт так, чтобы дождь и снег не могли его попортить.

У Бодемагуса был сын по имени Мелеаган. Это был дородный рыцарь, ладно сложенный и крепко сбитый. Правда, борода его и волосы были рыжими[200], и был он не в меру горделив: что бы ему ни ставили на вид, он не отказывался от своих начинаний, хотя бы и самого дурного свойства. Его презрение к кротости заслужило ему славу самого жестокого и вероломного из людей.

Он явился в собрание в тот день, когда Галеот отдавал свои земли в руки королю Бодемагусу. Он ехал не затем, чтобы участвовать в совете, но чтобы увидеть Ланселота, о доблести которого был наслышан. Уже заранее он его возненавидел, возмущаясь тем, как чьи-то достоинства могли сравнить с его собственными. Повидав Ланселота, он не переменился в своих чувствах; и назавтра вечером сказал отцу:

– Ваш Ланселот ни сложением, ни ростом не похож на рыцаря, доблестью и отвагой превосходящего прочих.

– Сынок, – ответил Бодемагус, покачав головой, – не великим ростом и не мощью телесной силен добрый рыцарь, но великим сердцем. Ты не обретешь славу Ланселота за то, что сложен не хуже; ибо Ланселота чтут как самого доблестного из ныне живущих рыцарей; и такова его слава повсеместно.

– В моем краю, – отвечал Мелеаган, – я признан не менее, чем он в своем; и дай мне Бог дожить до того, чтобы иметь случай показать, кто из нас большего стоит.

– Сын, ты легко найдешь такой случай, если ищешь; но не забудь: тебя хвалят лишь в твоей стране, Ланселота же – во всем мире.

– Если он такой хваленый, что же он не идет освобождать изгнанников-Бретонцев из ваших земель?

– Его отвлекали другие дела; вполне возможно, что однажды он отважится на это.

– Не дай Бог, пока я жив, чтобы ему или кому-то еще удалось их освободить!

– Оставим это, сынок; когда ты совершишь и повидаешь столько же, сколько он, возможно, ты умеришь свой пыл.

На этом их речи иссякли. Когда настал день, Галеот велел приготовить все для своего отъезда; и наутро, прослушав мессу, Ланселот и многие бароны из Сорхо выехали в путь, чтобы вместе податься ко двору короля Артура.

LXV

Так долго ехали верхом Галеот, Ланселот и бароны, что прибыли в Камалот. Король принял их с превеликой радостью; но двор оказал бы им еще любезнейший прием, не будь все друзья королевы обеспокоены наветом, принесенным ей девицей из Кармелида. На другой день после великого праздника Рождества в лугах Камалота были устроены конные игрища[201] в турнирных доспехах; условлено было, что в ход пойдут только щиты и копья, притупленные на концах. Рыцари Галеота держали одну сторону, рыцари Артура – другую. Будучи одним из сподвижников Круглого Стола, Ланселот стал на сторону короля. Среди двухсот рыцарей Галеота можно было распознать Короля с Сотней Рыцарей, Первопокоренного короля, короля Кало, короля Кламедаса с Высоких островов и, наконец, Мелеагана Горрского. Галеот и Артур довольствовались тем, что наблюдали, не приняв участия в состязаниях, а королева вместе с госпожой Малеотской села у зубцов передовой башни, где ее вид вдохновлял бы соперников на подвиги.

Ланселот на могучем и великорослом коне, никого иного к себе не подпускавшем, первым делом двинулся на короля Кало; когда оба копья преломились, он ринулся наперерез рядам соперника, срывая щиты, нанося удары, сбивая прочь любого, кто пытался заслонить ему путь. Скоро все расступились перед ним, кроме Короля с Сотней Рыцарей, который счел за дело чести остановить его и ждал, не трогаясь с места. Щиты их уцелели, и они остались в седлах; но копья разлетелись в щепы, а конь Ланселота, напирая на коня Короля, опрокинул друг на друга всадника и лошадь. Король вернулся в седло, потребовал новое копье, появился снова и снова очутился на земле. Он бы не смог подняться, если бы не оруженосцы.

– Сир, – сказал тут Лионель Ланселоту, – смените коня; тот, что под вами, опасен и для вас, и для других.

Но Ланселот не захотел терять времени на то,