С утра до ночи переполняют двояким говором:

Там поют, смеются, говорят, спешат, живут и умирают;

Горит очаг, костер пылает, печь дымится,

Свирепый молот бьет по наковальне;

Один кует косу, другой чеканит латы;

В единой бронзе сплавляются различные металлы.

Для арены, где льется кровь, для пашни, политой пóтом —

Вот выгнутый сошник, а вот короткий меч.

Вот якорь корабельный, вот морской трезубец.

Вот золотой орел, вот медная волчица:

Он клювом бьет, она кусает пастью

Немых рабов, вертящих жернова;

Ибо Город в единый день и каждый день съедает

Целый посев, сжигает целый лес,

И тлеет, как заря, в глубинах вечеров.

Но средь различных дымов,

Над ним клубящихся, его чернящих небо,

Нет ни единой струйки ладана, взносящейся к богам!

И ни один из молотков, звенящих в кузнях,

Направленный рукой благочестивой, не чеканит

Ни в ковком серебре, ни в золоте верховном

Ни лика вещего, ни профиля богов.

Так почему же ты, подобно прочим людям

Забывчивым, не позабыл имен, которыми нас звали?

Зачем ты ищешь нас, упрямец милый,

Всегда привязанный к невидимым следам?

Разве без нас земля не плодоносна, не прекрасна?

Разве она не та без колесниц Кибелы,

Благочестивый друг? И разве море

Волною, как прежде горькой, не поет

Своих усталых жалоб и звонкой радости,

Хотя сквозь ветер, доносящий их, не слышны

Голоса Сирен, зовущих в свои объятия?

Что ж хочешь ты? Ты разве недоволен,

Что стадо безраздельно принадлежит тебе,

Что ты не должен отдавать Богиням-Охранительницам

Ни белой кобылицы, ни черного барана?

Для одного тебя не слишком много ль плодов

От виноградника, от дерева, от сада,

И тайный долг неволит, как дар богам отдать,

Гроздь тяжелейшую и самый полный колос?

Разве тебе не жаль пролить в честь бога, в его кратер,

На алтаре избыток своей амфоры?

Ступай. Жни свой ячмень и сей свою пшеницу.

Не все ль равно, куда исчез божественный Изгнанник,

Который подымал в разгар осенних оргий

Корзину с гроздьями и обагренный серп!

Будь человеком! Ешь, пей и плачь и смейся.

Желанье короче, чем кажется. Любовь

Не длится долее, чем облетает роза.

Сорви цветок! Вкуси плода. Живи вещами,

Не думая о том, что было божественным когда-то.

Но чувствую, мой сын, что речь моя напрасна.

Так слушай: я одна из тех,

Которых звали бессмертными.

Одна живу я полгода на земле и вижу Солнце.

Другие, сошедшие в Аид, забыли

Хода и выходы; одна я знаю,

Каким путем извилистым восходят

К сиянью дня, к лазури, потому что

Я — земная и подземная —

Царица дважды в моем двояком царстве.

Ты так хотел. Прими в уста зерно

Плода таинственного, что я держу в руке,

Закрой глаза: их ночь багровая еще полна

Отсветов золотистых земного вечера.

Следуй за мной. Молчи. Будь осторожней.

Спустись еще. Открой глаза. Смотри!

Ты видишь — там внизу, катя слепые воды,

Сквозь зыбкий мрак и призрачные светы

Черная река кольцом струящимся замкнула

Обрывистый, песчаный, молчаливый остров,

Последнее убежище богов.

Время не пощадило их. Они дряхлеют,

Седы их бороды, и волосы их белы.

Ты видишь: охмелевший Вакх берет и наклоняет

Амфору без вина, а тирс его —

Сухая ветвь без виноградных гроздий и без плюща,

Меркурий беспокойно сравнивает с ней нагую трость — когда-то кадуцей —

Теперь не оплетенный мистическими змеями.

Усталые Сатиры спят возле Эгипанов,

Потягиваясь тяжко, обломаны рога

На лбах плешивых Фавнов.

Ты в этих привиденьях блуждающих не узнаешь ли —

Призраки богов, которых мир считал

Великими и грозными, благими и злопамятными,

Жестокими к ослушнику, суровыми к рабу,

Верховными, бессмертными, живыми,

Которым курился фимиам и багровел алтарь

Вседневной кровью неисчислимых жертв

И от которых теперь остались только Тени?

Они томятся в грезах, уповая,

Что сон их солнечный, прекрасный, амброзийный

Возникнет вновь, окончится изгнанье,

На острове подземном, окруженном

Беззвучной, черною и мертвою водой струящегося Стикса,

Ибо толпа ночная их устала от ночей.

Сандалию подвязывает Марс, как бы готовясь в путь,

Венера — еще прекрасная — спустила ногу

В воды Преисподней, а Нептун благоразумно

Ощупывает брод своим трезубцем.

Гляди на тех, кто были когда-то средоточием

И олимпийской радости и силы олимпийской,

Кто были некогда оракулом и роком,